В книге мы изучили, какой потенциал имеет религия в различных нишах общественной жизни. Мы увидели взаимосвязь культур насилия, в которых зарождается терроризм, с религиозными идеями и чувством сообщества; сколь идеально религиозный драматизм вписывается в театр террора; как в центре насильственных идеологий оказываются религиозные концепции мученичества, демонизации и космической войны; как, наконец, все эти образы и идеи становятся проводниками социального усиления, личной гордости и политической легитимации. Из всего этого неизбежно следует вывод, что даже на пороге нового тысячелетия религия все еще притязает на присутствие в публичном пространстве – и цена таких притязаний бывает порой кровавой.
Религия произвела в террористической практике ошеломительный поворот. Конечно, терроризм – он и есть терроризм, и по множеству описанных в работе характеристик его религиозный извод ничем не отличается от того, который не имеет с религией ничего общего. Любой терроризм предполагает насилие, и это насилие может осуществляться как в символических, так и в стратегических целях безотносительно к его связи с религией. Многое из сказанного в этой книге о религиозном терроризме можно было бы отнести и к другим формам политического насилия националистической, левацкой или этнической природы, равно как и к террористическим действиям со стороны государства. В определенной степени все эти теракты анархистов, сепаратистов, диктаторов и религиозных националистов равно являются манифестациями того, что я назвал «перформативным насилием».
Некоторые отличия, впрочем, имеются. В связанном с религией терроризме поражают прежде всего его почти всеобъемлюще символический характер и удивительная драматичность его исполнений, вполне соответствующая легендарным образам великих битв вселенских заклятых врагов. Вместе с тем эти отталкивающие демонстрации насилия неизменно сопровождались претензиями на моральную обоснованность и устойчивой абсолютизацией, определявшей необыкновенную преданность религиозных активистов своему делу и сверхисторические масштабы их целей.
Особенно явно религиозная абсолютизация выражается в представлении о космической войне. Несмотря на то что схожие концепции – наподобие идеи классовой борьбы – характерны и для многих левацких движений, обычно они рассматривают конфликт как чисто социальный и не выходящий за рамки исторической темпоральности. В целом же в более гуманных версиях марксистской теории борьбы индивид и его класс разделимы: капиталистов, скажем, можно «переучить» – как это пытались сделать в Китае с бывшими землевладельцами и бизнесменами предводители коммунистического режима Мао Цзэдуна. И напротив, религиозные идеи космической войны, даже если и ассоциируются с земными конфликтами, обретаются совершенно вне границ исторического контроля. Хотя некоторое число неверных в религиозных войнах наставить на истинный путь и возможно, обычно дьявольский враг неподатлив, и единственное, чего он заслуживает, – так это уничтожения.