Все эти личные тревоги Абухалимы, Маквея, аль-Багдади и других активистов еще больше подогревались их ощущением краха общественных институтов. Как отмечал Пьер Бурдьё, социальные структуры – не какая-то безличная реальность: они воплощены в индивидах, которые посредством определенных стратегий поддерживают собственную идентичность и стремятся к жизненному успеху. Легитимность институтов основывается на «символическом капитале», который формируется из коллективного доверия множества индивидов[646]. Когда этот символический капитал иссякает, политические и религиозные институты претерпевают то, что Юрген Хабермас называл «кризисом легитимности». Такая потеря авторитета воспринимается как проблема не только политическая, но и крайне личная, как утрата способности влиять на мир[647].
Именно это чувство нарастающей личной беспомощности пред лицом хаотического разложения источников политического и религиозного авторитета и есть то самое общее и, как я полагаю, принципиально важное, что объединяет игиловскую сеть Абу Бакра аль-Багдади, круги воинствующих активистов, в которых вращался Тимоти Маквей, и большинство других националистических христианских, мусульманских, иудейских, сикхских, буддийских и индуистских движений по всему миру. Первый признак синдрома – ощущение, что общество пошло по кривой дорожке, и подозрение, что за всей этой неразберихой кроется великий духовный и моральный конфликт, космическая битва между силами порядка и хаоса, добра и зла. Насилие в этой, ясное дело, жестокой схватке воспринимается виктимизированными активистами как бессилие – равно личное и привязанное к их гендеру, расе или этнической принадлежности. Лишенные же всякой легитимности власти становятся в их глазах на сторону зла и хаоса.
Одна из причин, почему власти стран так легко назвать врагами религии, в том, что до некоторой степени так оно и есть. Секулярное государство отвергает идею, что религия должна играть какую-то роль в публичном пространстве, по самой своей сути. С эпохи, когда в XVIII веке на волне европейского Просвещения и его политических ценностей возник современный светский национализм, его позиция была прямо антирелигиозной или в лучшем случае антиклерикальной. Идеи Джона Локка об истоках гражданского сообщества и концепция «общественного договора» Жан-Жака Руссо нуждались в религии очень мало. Хотя оба и признавали, что права людей обоснованы божественным порядком, их теории способствовали тому, что религию, по крайней мере церковную, из общественной жизни потеснили. Отдельные верующие «враги Просвещения», как назвал их историк Даррин Макмахон, против этого ее упадка протестовали