Свернули на Волоколамское шоссе, и тут же, слева, под гору открылся широкий простор с холодной серой рекой и далекие скаты лесистых пологих холмов.
Впереди, где-то над Звенигородом, стояли тяжелые тучи, может быть, уже наполненные первым снегом.
И все это было похоже на Тютчева:
Под дыханьем непогоды
Вздулись, посинели воды
И подернулись свинцом…
По лесной просеке заехали за Архангельский ресторан и здесь вышли. Пахло мокрой корой и грибами. Вечерело, но свет еще не убывал.
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть,
Зловещий блеск и пестрота дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест…
Безлюдье. Публика начнет собираться через час. Мы одни. Ворота. За ними одинаковая светотень, пойманная алебастровой колоннадой. Отстраненная, замкнутая, мемориальная красота: все вроде бы светло и в то же время не очень. Не очень, потому что весьма строго и весьма серьезно.
И на порфирные ступени
Екатерининских дворцов
Ложатся сумрачные тени
Октябрьских, ранних вечеров…
Прибранная усадьба ждала…
В овальном зале заканчивают приготовление рояля. Золото в черном лаке, струны, алые полосы сукна, словно надрезы по линейке.
Сквозь множество зеркальных окон влажный партер, мраморные спины скульптур, покой далекой равнины и над этим:
Туманная и тихая лазурь
Над грустно сиротеющей землею
И как предчувствие сходящих бурь
Порывистый холодный ветр порою.
Вот рояль готов. Он стоит с поднятой крышкой чуть наискось к рядам старинных усадебных кресел.
Вам будут видны тютчевские небеса, а публике – Ваши руки.
Сейчас уже Вас ждут с минуты на минуту…
26.9.86 Калуга.
Гостиный двор.
Памятник архитектуры XVIII – XIX вв.
Милый Митя!
Спасибо за хорошее, поэтическое письмо… Я еду по направлению к Италии. Позавчера играл в Калуге. Сегодня – Брянск.
Шлю наилучшие пожелания всей семье и целую.
Ваш С. Рихтер.
О радиопередаче (черновик)
Дорогой Святослав Теофилович, только что окончилась передача Вашего концерта (запись по трансляции 7 или 9 мая? 1957 года). Вы знаете, я помню его, этот концерт. Помню именно это исполнение Сонаты Шуберта. Какое воспоминание! Как удивительно было вновь оказаться в этих звуках спустя 30 лет!
Это была пора моей первой влюбленности в гениальную Сонату Шуберта.
Мы с Анной Ивановной сидели рядом, как всегда в 5-м ряду, и оба были совершенно счастливы. Наши локти лежали на одном подлокотнике, и мы легким нажатием то и дело приглашали друг друга разделить эти чудесные переживания.
Помню вторую часть Сонаты, по-моему, вершину всего концерта. И после «Мысли мертвых» Листа и какие-то параллельные пассажи вроде 4-х хроматических гамм, и страшные латинские фортиссимы Dies irae. Вы сильно поднимали кисть, и нам была видна ладонь и где-то сквозь прямые пальцы попавшая в тесноту левая рука. Анна Ивановна шепнула мне, что это далось большим трудом.