Этим летом, как и всегда, жили на хуторе, у подножья холма. И хутор, и холм окружал никем не мерянный вековой бор.
Из предместья сюда вела песчаная дорога, жаркая и вязкая, засыпанная острой пересохшей хвоей, шишками и мелкой трухой от коры. Сойдя с трамвая у круга, всегда скидывали обувь и шли на хутор, но не по дороге, в песке было горячо и колко, шли по обочине, поросшей выгоревшей затоптанной травой. Через час справа, меж стволов, появлялся глинобитный дом и два сарая, крытые соломой.
С дороги в доме всегда казалось свежо. Особенно приятно было усталым ногам ступать по чистому земляному полу, прохладному и жесткому. В комнате почти пусто: только стол, две лавки да переносная фисгармония, ветхий старенький инструмент, склонный к припадкам музыкальной эмфиземы. Вот и все.
Летом хуторская жизнь проходит не в доме, а во дворе, возле низенькой печи. Здесь готовят, едят, моют посуду, стирают. И после ужина, когда окончены бесконечные дела, отсюда тоже не спешат. В эти часы настает такая тишина, что слышен даже маленький ключ, журчащий за домом.
А на западе меж черных стволов горит и горит долгий вечер. Тогда-то и начинаются особенно откровенные и особенно длинные разговоры, а еще позже настает время керосиновой лампы и чтения. От этого стынет кровь и сладко замирает сердце. Читают Гоголя! Так начинается главная и лучшая часть вечера. Время летит незаметно. Уже давно ночь. Но спать не хочется. Возможно ли уйти от этих страниц, от этого огонька в тонком стекле, на который летит и летит ночная моль?..
Ей казалось, что здесь все так, как на хуторе близ Диканьки. Она была счастлива. Нет, она никак не чувствовала себя старше своего окружения…
Чем объяснить ее привлекательность? Загорелое удлиненное лицо, темные гладкие волосы, привыкшие к работе руки ничем не выделяли ее. Но стоило заговорить с ней, и вы тотчас были очарованы. Чем? Какой-то простотой, обаятельной самоиронией, юмором, одаренностью. И было понятно, почему ей так легко доверяли и почему любое знакомство с ней обязательно переходило в дружбу.
Итак, шел 1936 год. И едва ли кто-нибудь на хуторе понимал, что начиналось самое тяжелое время XX века. Здесь для этого все были слишком молоды!
Несмотря на бедность, жили весело. Вот и сегодня ждали много гостей. На дворовой плите в бельевом баке пригорает кисель. Он просто не может свариться из-за своего количества. Снизу он подгорает, а сверху едва нагревается. Наконец эту бурду сняли с огня, боясь вконец испортить единственное угощение, если не считать свежего хлеба, закупленного в маленькой пекаренке у остановки трамвая.