Святослав Теофилович, как и все, плохо одетый, восхищался букетом, размером едва ли не с дерево. Потом сирень куда-то передали, и мы нагнулись над сумкой. Я дернул молнию. Сжавшийся петух ошалело тряхнул головой и вдруг взорвался пухом, хлопками, ветром! Мы оба отпрянули – оба не ожидали. А что, собственно, – трактир как трактир. Петух же начал метаться, он бился то о ноги, то о плечи и лица, стараясь найти убежище, шумно спасаясь, издавая клекот и серьезно пугая дам. Что было делать? Я посадил его на шкаф. Он, к счастью, скоро там успокоился, принял свою величавую осанку и красиво стоял боком, кося красным глазом на развеселившихся людей. Потом медленно и величаво, как фрегат, повернулся задом, и на лаке створок появилась известковая вертикаль…
Утром петух был передан в руки смеющейся Ксении Петровны. Так кончился праздник. Надо было жить дальше.
Глава пятая. Березовый сок
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем.
А. С. Пушкин
Надо было жить дальше. Однако мы почти голодали. Садясь за стол, мама клала мне и старшему брату (приемному сыну моих родителей) по кусочку хлеба. Мой кусочек исчезал моментально, и оставался пустой водянистый суп. Брат как-то отозвал меня и сказал серьезно:
– Когда садишься за стол, следи, чтобы хлеб был у тебя до конца обеда, а то мама плачет…
Рихтер любил и умел много ходить. Его прогулки растягивались на целый день. Он мог пройти сразу 30–40 километров. Уезжал он обычно с Ленинградского или Белорусского вокзала, а кончал прогулку на какой-нибудь станции Рижской железной дороги, откуда на электричке рукой подать до Покровского-Стрешнева, и можно попасть домой уже без московского транспорта.
Однажды весной вечером он появился у нас с авоськами в обеих руках. В каждой находилось по одной трехлитровой банке и по шесть бутылок, очень плотно закупоренных. Он целый день собирал для нас березовый сок…
Наша крыша была крута, но над серединой дома имелась небольшая, слегка наклонная площадка. Если посмотреть отсюда на западный склон, то можно было увидеть треугольное отверстие в железе, много раз заклеенное прокрашенными тряпками. Сюда каким-то чудом попал осколок немецкой бомбы. Если же лежать на площадке вверх лицом, то очень скоро начинало казаться, что небо не над тобой, а внизу и что ты плывешь над ним и его тонкий пар смещается слоями на разных глубинах, то прикрывая, то открывая его синюю бесконечность.
Рихтер пришел к вечеру. Мама что-то готовила на керосинке, а он говорил с нами о Дебюсси. А потом играл отрывки из «Моря», наполняя две наши деревянные комнаты чем-то совершенно несоразмерным с домашним обиходом. Ночью через подоконник валил сырой лесной воздух…