В жилище Фалька прежде всего поражали пространство и цвет.
Многоугольная мансарда с косыми стенами, переходящими в потолок через балки и какие-то дополнительные изломы, освещалась двумя окнами. Одно, ровное, выходило на реку и Кремль, и вечерами в нем были видны красные звезды; другое, косое к полу, открывало звезды на небе. Окна никогда не занавешивались, и их звездное содержимое было своеобразным поэтическим эпиграфом к протекающей здесь жизни.
Мастерская была и причиной, и следствием фальковской живописи. Тонко цветной воздух, как будто чуть пыльный, серебристый, сыровато-туманный, окутывал стол, старое кресло, пианино с театральным макетом, нелепо стоящее посреди мастерской. Здесь реальность выглядела как живопись, как еще не написанные картины, очень глубокие, полные автобиографического драматизма. Скудная еда на столе – непреднамеренно составляет натюрморт.
Фальк, тихо разговаривая, иногда берет что-то со стола, медленно жует. Проглатывает. Потом опять долго разговаривает. Так он мыслит, чаще молча, иногда – вслух, если есть посетитель. Так он ест – по кусочку, между делом. Я никогда не видел обедающего Фалька.
У него был оливковый цвет лица. Автопортрет в красной феске очень похож. Настоящая автобиография в живописи, полное выражение его духовного и физического состояния.
Был ли Фальк болен? И да, и нет. Конечно же – да. Ведь еще так недавно он потерял на войне сына. Но можно ли говорить о болезни великого художника, работающего день и ночь, ежедневно совершающего свое восхождение на этом многоугольном чердаке с косыми окнами, за которыми уже одни только звезды?..
Был ли Фальк беден? На этот вопрос у меня тоже ответа нет. Был ли беден Сократ? Или Диоген?
Он был абсолютно свободен и абсолютно, по-видимому, одинок. Бесчисленное количество жен в его жизни лучше всего говорит, до какой же степени был одинок Фальк.
Его последняя жена, Ангелина Васильевна Щекин-Кротова, отдавшая всю жизнь этому замечательному художнику, уже тогда была с ним. Ее ежедневным трудом, заботами, даром многое предвидеть стоял и охранялся этот дом, вернее, жизнь и искусство Фалька.
Он же сам, казалось, существовал один, в мире своих изображенных пространств, в мире своих загадочных портретов, где лицо являло полную духовную сущность человека, переходя почти что в лик, и в то же время было написано, ощупано светом и кистью, как натюрморт. Такие портреты являли собой невиданную полноту, единение мысли и формы.
Все это тихо светило и наполняло мастерскую, создавая путаницу между реальным и изображенным.