Здесь как-то не шутилось, не смеялось, а между тем подавленности никакой не было. Все было спокойно, без поспешности и серьезно. Время здесь измерялось сеансами. Портрет Габричевского, например, писался более ста сеансов.
Фальк сидел в кресле, немного наискось к холсту. На коленях – просторная старая палитра с горами красок по краям, сухих и свежих. В середине – янтарно-прозрачная площадь. Тут-то все и происходит. Фальк мешает краску. Долго добавляет то одно, то другое. Это может длиться хоть час, хоть больше. Цвет – это образ, говорил Фальк. Потом одно прикосновение к холсту, и опять мешает и мешает свой цвет – образ… Так идут часы, так он ежедневно работает годами, может быть, десятками лет.
Расположение Фалька заключалось в полуулыбке и в самом доброжелательном разборе работ. Он говорил тихо:
– Ах, как красиво, – и переходил к подробным оценкам существующих и несуществующих достоинств. И только после того, как робость и оторопь тебя оставляли, начинался, собственно, урок.
Он много говорил об углах картины, о направлении мазков, особенно у нижнего края. И чувствовалось, что это была только та часть тонкой художественной материи, которая тебе на сегодня доступна, об остальном не говорилось пока.
Слушая Фалька, стараясь ничего не пропустить, глубже понять его, я стал работать внешне очень на него похоже. Однажды я принес ему несколько холстов. Поставил к стене, жду. Приходит Фальк и, как всегда, хвалит. Через некоторое время появляется Ангелина Васильевна, смотрит на Фалька и говорит удивленно и растерянно:
– А когда ты это писал?
Я был просто убит. Молча сидел на кушетке и смотрел в пол. Фальк сел рядом, обнял слегка. Стал говорить.
– Знаете, в искусстве подражания нет. Все это одни разговоры. Не верьте. В искусстве есть отбор. Только отбор. Сегодня вы отбираете то, что видите здесь у меня, скоро, может быть, к этому прибавится что-то другое, смешается, потом еще и еще, другое и другое, и так будет смешиваться и смешиваться, если вы не перестанете восхищаться и любить искусство. Так постепенно будет складываться ваше художественное лицо. Это же сейчас только начало, и, по-моему, неплохое. Мы ведь все зависим от того, что любим. От того, что удалось нам понять, ну еще, конечно, от внешних причин, от судьбы, но от этого – меньше.
Было ли это уроком? Здесь все было уроком, в самом высоком смысле. Быть у Фалька, видеть, как он, по неоспоримому праву, спокойно и тихо владеет медленно накопленным художественным совершенством. Вдыхать пахнущий красками воздух и с ним поэзию еще не написанных картин в его многоугольной мастерской, где в окнах горели звезды, – это было уроком, только не школьным. Здесь не завоевывалось умение, здесь наследовался