Вот мы в концерте. Нам тоже передалось его волнение и теперь не по себе.
Над эстрадой яркий свет. Все стихло. Ждут.
Он быстро вышел в обвалившийся восторгом зал, в новом фраке, блестящ и сосредоточен. Раскланялся, сел за сверкающий «Стейнвей». Бушующий зал мгновенно смолк. Как же была плотна и страшна эта вмиг упавшая тишина, тишина великих ожиданий.
Сейчас – Гендель… Рихтер не начинал… Внимание переходит в напряжение… Он молчит… Что же это? Ведь это почти катастрофа! Поднятая голова. Руки бессильно опущены. В зале едва уловимое движение. Наконец-то первые такты. Но что же с ним?! Он неузнаваем! Ведь это едва ли четверть от того, что только что было дома. Он играл с усилием, совершенно очевидным, как бы нехотя, преодолевая сюиту. Так прошло первое отделение… После антракта он гениально играл прелюдии и фуги! С каким-то редким даже для него подъемом и совершенством! Зал стоя рукоплескал ему и Шостаковичу. Это был не успех. Это был триумф!
На другой день он пришел к Анюше при мне. Он был весел и как будто доволен вчерашним. Мы за столом. Смеемся.
Анюша:
– За что ж ты Генделя так отодвинул?
Он:
– Знаете, я вышел, сел, и прямо передо мной в ложе – Шостакович! Он тут же показал, подперев пальцем щеку, очень похоже на известную фотографию Шостаковича.
– Знаете, ну так близко, так близко, тут уж не до Генделя совсем…
Потом рассказывал, как после концерта Шостакович выражал ему свой восторг и приглашал, настоятельно звал к себе.
– Мы, мол, живем в одном доме. Почему мы не видимся? Анюша сияет:
– Когда же ты пойдешь?
Он:
– Ну как это можно? Я и Шостакович! Мог бы я пойти в гости, скажем, к самому Генделю?.. Это одно и то же…
В тот день мы как-то особенно много смеялись. Было хорошо и спокойно.
Глава одиннадцатая. Последнее о маме
Придет ужасный час…
А. С. Пушкин
Было хорошо и спокойно. Но ненадолго. В начале сентября умерла мама. Ее последняя двухдневная болезнь прошла в беспамятстве, и мы не простились…
Расскажу об этом просто и коротко. Утром она перестала дышать. Я стоял и смотрел на ее лицо на подушке. Она ежесекундно менялась: делалась все темнее и как будто бы меньше… Потом услышал чьи-то осторожные слова:
– Это уже не она…
Я же просто стоял. Вот и все. Сколько раз думал я об этой неизбежной, страшной минуте. Вот она… Ну, что же, похожа она на то, что я представлял себе? Нет… Все было слишком обыденно, слишком просто… День как день, обычное утро. Девять часов. В окне солнце, и редкие облака да слегка пожелтевшие листья. На подушке маленькое темное лицо. Нет, это уже не она… Это уже совсем не она…