– Счастливец! Счастливец! Какая чудная женщина досталась ему!
Да! Но для меня это было почти недостижимо. Я стоял круглым дураком среди моих талантливых друзей и, вызывая всеобщий хохот, свою фразу чревовещал.
Всю работу направлял Дмитрий Николаевич Журавлев. Он тут же использовал мою сверхъестественную неподвижность и актерскую бесталанность по-режиссерски; тем ярче, смешнее и блистательнее выглядела карусель вокруг меня. Ведь все они были уже настоящие актеры, великолепно двигались, свободно и смешно импровизировали. Я же, в самой середине, демонстрировал клинический столбняк. Так вот. Но чтобы я совсем уж не свалился, Дмитрий Николаевич иногда меня бережно заводил:
– Ну, Митенька, вы наш любимый актер. Давайте-ка еще разок! «Счастливец! Счастливец! Какая чудная женщина…» Понимаете, какая это женщина? Она же просто ч-чудная! А он – счастливец! Ну, давайте…
Пьеса игралась темпераментно и шла двадцать три минуты.
А Дмитрий Николаевич говорил:
– Хорошо, но все-таки медленно. Держите темп, нужно быстрее, легче и резче!
В законченном виде комедия шла девятнадцать минут!
Итак, готовимся. Теперь все неразрывно связано с декорациями и двумя кулисами. В комнате, даже очень большой, играть по-актерски трудно, особенно спектакль, где в беспрерывной возне и беготне – главное очарование.
Нужно было точно определить места, где будут чередоваться сложные мизансцены. Только с декорациями можно было это все до конца себе представить, и я спешил их скорее сделать. Чтобы не мешать репетициям, работал ночами.
Нина Львовна уже приехала и вела всю подготовку и денежно, и идейно. Она старалась, чтобы все что-нибудь проглотили на кухне в свободную минуту. Но ведь свободные минуты были у каждого в разное время. Представляю, как ей было трудно!
Вот уже куплен и натянут слоями перед декорациями хороший безрисуночный тюль. Настоящие театральные фонари светили перед и между полупрозрачными завесами. Это создавало иллюзию воздуха, большой сцены, пространства, дало возможность одновременно играть в разных планах. Использовалось все – и проходы между стульями, и двери – все было сценой. Везде играли!
Обычно я приходил вечером. Накормив меня всегда чем-то вкусным и приготовив постель, Нина Львовна меня оставляла. Я работал при свете фонарей и старинной люстры с электрическими свечами. Получалось что-то вроде очень простой гравюры, но увеличенной до трехметрового размера.
Линия велась плоской кистью, обмакнутой в тушь. Работалось легко. Комната освещена только с одной стороны, на стене чудесная репродукция мадонны Фуке, тесно наполненная красными ангелами, ночная рихтеровская квартира тиха и спокойна. Работа шла, как казалось, без осложнений. Черных линий понемногу прибавлялось.