И, заметь, это же первые строчки. Но у Шостаковича так всегда. Сразу главное, без предисловий – как у Бетховена!
Но тем трудней артисту. И одного таланта тут мало. Такое невозможно без личного опыта, без собственных страданий и потерь. Ибо только настрадавшись сам, артист получает подлинное умение и, главное, право сострадать другим… Без этого искусство не сможет тронуть сердце. Без этого им не стоит заниматься, ведь правда?..
XVIII
– После прочитанного письма хочется помолчать. Но оно имеет еще один аспект, и я обратил на него внимание уже как художник. Ты заметила? Она устает от художественных впечатлений. Это бывает довольно редко. И свойственно только очень тонким натурам. Обычно люди смотрят много. Сразу целый музей, например. Флоренцию туристы могут осмотреть за день-два, и у них устанут только ноги.
Но такая выносливость свойственна тем, кто не умеет по-настоящему видеть искусство. И среди них есть подлинные эрудиты, люди с хорошей памятью. Они помнят, что где находится, помнят не только имя автора, но и год создания, но они не могут участвовать в главном, принять на себя в единый момент всю энергетику творения художника. Ведь картина, как и скульптура, – это аккумулятор художественной энергии. Иногда она заряжается годы. И заряжает ее человек выдающийся, гений – Дюрер, Ван Эйк или Тициан. Представь, какой плотности поле возле нее. Попадая в это поле, мы получаем весь заряд в себя в ответ на наш взгляд.
Мы можем совершать долгие прогулки на природе и не устаем. Но в музее через полчаса уже хочется сесть. И для этого в каждом зале имеются банкетки. Так влияют художественное поле и те выбросы энергии, те залпы со стен, которые хоть и восхищают, но буквально расстреливают нас в музеях.
Однако современная культура – это более эрудиция, более осведомленность, чем подлинное переживание. И поэтому большинство зрителей могут сейчас смотреть много.
Этим даже бравируют: «Вчера был в Лувре. Боже, какой Джорджоне! Какой Рембрандт! А Тициан?! Чудо! Я получил бездну удовольствия!» Это наивно и даже неприятно.
И все же изредка попадаются избранные, те, кто не только смотрят и запоминают, но еще и видят и сопереживают. И они, эти редкие люди, устают от искусства. Рихтер приходил в музей, смотрел пять или семь картин и уходил.
Так же и Нина Львовна после Флоренции не могла тут же смотреть Венецию, хотя была в этом городе впервые и не знала, доведется ли ей еще раз приехать сюда.
И наконец, еще одно.
Обрати внимание – она смотрит Микеланджело, и ее более интересует незаконченность.