«А чем он плох?» — спросила она себя и не ответила. Она и не знала, чем он плох. И плох ли?
— У меня остался месяц, а твои заики никуда бы не делись. А мне опять болтаться в море столько дней. Ты это можешь понять?
Он выбирал разные места для удара, искал, где она открытей всего, но сегодня у него ничего не получалось, он не мог найти ее уязвимости.
— Я тебя стала бояться, — сказала она, казалось, совершенно не желая вступать с ним в спор и отвечать ему, хотя этими словами она сказала все и на все ответила. Она думала, что он поймет и ни о чем не спросит, но он не понял.
— Меня бояться? Да ты что?
Она поняла, что ей придется разъяснить ему, хотя ей очень не хотелось говорить об этом.
— Наша любовь, Миша, отнимает у меня то, без чего я не могу чувствовать себя человеком.
— Работу?
— Да. Не просто работу, а мою работу. Работа есть всякая, а это моя работа. Только моя. И это я — вся!
Все пассажиры уже прошли в вагон, и проводница оглянулась на Нину и Гуртового, как бы спрашивая, кто из них поедет.
— А-а, — Гуртовой сердито посмотрел на жену. — Полусумасшедший старикашка забил тебе голову, а ты и поверила в его необыкновенность, и в свою тоже.
«Неужели и его я потеряю?» — подумала она и сказала:
— Не говори, пожалуйста, так о докторе Казимирском. Он мой учитель.
— Я его вызову на дуэль. Он отбивает у меня жену, — Гуртовой попробовал все свести к шутке, видя бесполезность своих слов. В конце концов он моряк, а моряк, если уж и ретируется, то с достоинством. Нина поняла его и обрадовалась: «А он у меня и умный».
Когда он целовал ее на прощанье, запрокинув ее голову и гладя волосы на ее затылке сильными и чуткими пальцами, она вдруг открыла глаза, как бы освобождаясь от нахлынувшей на нее чужой воли, и увидела, как закатный свет все еще играл на облаках над морем, слабо нагревая их края.
И когда тронулся поезд, и Нина, стоя у вагонного окна, видела, как шел по перрону Гуртовой, именно шел, а не бежал, он не позволил бы себе бежать, она вдруг до слез отчетливо почувствовала, как любит его и как далека от него. Она вспомнила, как ныне говорят о мужчинах, переосмыслив старую мудрость: «Назови мне, кто твоя жена, и я скажу, кто ты». Говорят, даже больших деятелей формируют жены, особенно если они сильны связями. Но Нина никак не могла отнести эту современную мудрость к себе и к Гуртовому. Она не могла сделать другого Гуртового, и он не мог сделать ее другой. Она знала, что он не мог сейчас броситься и бегом побежать по перрону вдогонку ее вагону. Но Нина знала также, что не могла бы сейчас покинуть вагон, как бы ни хотела этого. Она ценила сейчас в нем его самостоятельность, но не могла поступиться и своей.