Вход в светелку удивил Егора своей нескладностью: крутая темная лестница вверх, и без всякого перехода небольшой, но очень высокий зал с расписанным под сельхозвыставку куполом. Егора до того поразило сходство светелки с выставочным павильоном, что он минуту старался понять, где он. Зелено-красно-золотистые картины на стенах напоминали о земле, об изобилии, о языческих праздниках.
Нина спиной к выходу сидела за столиком у самой эстрады, Егор узнал ее по темно-медным жестким даже на взгляд волосам, на этот раз уложенным красиво в валики требовательной и должно быть неравнодушной рукой мастера. Вечернее темное платье открывало шею и узкий треугольник спины. И как это все было предательски близко для него и недосягаемо в то же время.
Можно было еще уйти, повернуться и спуститься по нескладной лестнице в темный колодец, и закрутиться штопором до самой земли и забыть обо всем: и о море на закате солнца, и о запахе земляники и водорослей. И о шуме ночного дождя в листьях каштанов. И о старых флюгерах в старом городе. И о женщине, которая вышла из воды и обессиленная упала на берег. И о ее голых ногах, совсем голых… Нет, все это безвозвратно ушло и не нужно ему. Зачем? Но у него была дочь, которая нуждалась в помощи вот этой женщины, в чем-то действительно необыкновенной.
Когда он молча остановился у ее столика, Нина не сразу взглянула на него, а когда взглянула, то не удивилась, не обрадовалась, не выразила равнодушия даже. Она просто осталась печальной, какой он и застал ее, и печаль эта была такой глубокой и такой всеохватывающей, что из нее трудно было, выйти без большого усилия. За столиком вместе с ней сидели двое девушек с челками, будто на подбор, и парень с узким лицом.
«Здорово, что она убрала челку», — отметил Егор. Скользнул взглядом по столику, заваленному, грязной посудой, должно быть, молодежь тут засиделась, потом окинул зал, увидел, как в углу у окна поднимались парни, и, не спросив ее, пойдет ли она с ним, поспешил, чтобы занять место. «Первое дело зафрахтовать транспорт», — подумал он в обычной своей манере. Он даже-забыл отметить, когда к нему возвратилась уверенность, желание, действовать и обычная для него, манера мыслить. Но раз он их обрел вновь, значит вернулся к жизни. Ну, что ж, это так и должно быть. Разведчик не позволяет, чтобы ему повторяли приказания. «Но кто же мне приказал, черт возьми?» — спросил он себя. Он просто забыл подумать, что всю жизнь что-то для кого-то делал, и потребность найти приличное место для Нины была лишь чисто механическим движением. Егор поднял руку. Нина увидела и встала из-за стола. Он смотрел, как она шла к нему. Она шла, нагнувшись, как будто трудно поднималась в гору или сильно устала, и это ее движение между столиками чем-то напоминало ее выход из моря на берег на далекой от Москвы Раннамыйза. Пока она шла, Егор чуть подвинул к окну стол так, что два других места стали неудобными, и он надеялся, что их никто не займет.