Когда она подошла, он с неумелой галантностью поставил ей стул, сказал:
— Здравствуйте, тере…
— Тере! — ответила она и улыбнулась, будто милой шутке или тайному паролю.
— Почему-то я верила, что вы в Москве. Я, бывало, ждала. Временами чувствовала одиночество. Получили мою телеграмму? Привезли дочь?
— Нет, я узнал, что вы здесь, из открытки. Дочь не привез.
— Жаль, я бы ее обследовала, а может, и полечила.
Она опять задумалась, уйдя в себя, и сделалась одинокой.
А он подумал: «Человек одинок в несчастье, а в счастье не чувствует одиночества. Какое же у нее несчастье? Вроде она всем наделена и богом и людьми». Хотел спросить, что случилось, но не спросил.
Пока официантка, рослая девушка в накрахмаленном кокошнике, убирала грязную посуду, они сидели и молчали. Странно, что ни он, ни она не тяготились этим. Нине казалось, что, когда сидишь вот так и молчишь, гораздо меньше чувствуешь одиночество, чем в шумной компании, где все так же знакомы друг другу, как и далеки. А этот парень… «Ну почему она считает его парнем? Ничего себе парень… Вон сколько седины».
Егору было хорошо оттого, что он нашел ее и что ему от нее ничего не надо. Разве только то, что она есть. И он тоже с удовольствием молчал и не торопил неповоротливую официантку. Он был не один, и этого было ему достаточно, чтобы не чувствовать себя последним человеком на земле.
Наконец посуда была убрана, официантка подала карточку и ушла, и они опять остались вдвоем, и некоторое время не замечали этого. Егор смотрел на ее лицо, печальное лицо оставленной или забытой женщины, на ее выпуклый лоб, кажущийся непривычно большим, потому что он не был прикрыт челкой. Ее серые глаза, вечером они были значительно темнее, глядели поверх столиков, но он знал, что не видели ничего, потому что были обращены внутрь нее, и вся она ушла в себя и, казалось, ничего для нее не существовало, кроме ее самой, и что она — это она, а все остальное на свете — бог с ним.
«Как это она так умеет уходить в себя? Страшно от этого или радостно? Да уж, видно, немного радости», — подумал он и спросил:
— Будем есть или так посидим?
Она повернулась к нему, и взгляд ее возвратился из неизвестного ему мира, и в нем мелькнуло что-то вроде скрытого удивления.
— Есть, есть, конечно! — проговорила она обрадованно и подумала, что с Егором, она это заметила еще в Таллине, чувствуешь себя просто, по-земному. Вот спросил обычное: «Будем есть», — и все вернулось сразу. А то она витала черт знает в каких эмпиреях. Она отказалась взглянуть в карточку, попросила:
— Мне рыбу с польским соусом. Да, сперва помидоры, натуральные. Масло и кофе.