Нина стояла у окна в своем широком и длинном халате и казалась ему необыкновенно рослой, высокой. Повернулась к нему, он подошел, стал рядом.
— Нет, — сказала она, — ты ничего не разрушил ни в моей жизни, ни во мне.
С семнадцатого этажа московской гостиницы «Украина» видна была река в молочной кисее утреннего тумана, а за ней нагромождения старых и новых, больше старых, краснокирпичных зданий, похожих на обломки горных скал, а за ними, как Казбек, на фоне бледного неба рисовался острошпильный дом на площади Восстания. За ним уже ничего не было видно, кроме неба, будто за той отметкой кончилась Москва.
— И я ни о чем не жалею, — продолжала она, чуть помолчав, — я ведь предчувствовать стала это, только не думала, что все случится так скоро. И ты знаешь, это почему-то меня не потрясло. Если Астафьева мне до сих пор жалко и я сочувствую и понимаю его, то Гуртового — нет. Я его вычеркнула. Если бы он меня разлюбил, я поняла бы его. Но он меня предал, чтобы отомстить за мое самоволие.
Она взглянула на него, как бы давая ему возможность что-то сказать, но он попросил лишь:
— Говори.
— Еще тогда, когда я решила ехать в Москву, вопреки желанию Гуртового, я почувствовала, что беру на себя слишком много. И когда тронулся поезд и я увидела его в окно, как он медленно и горделиво идет за поездом, и между нами все увеличивается расстояние, я поняла, что не расстаемся, а отдаляемся друг от друга. Но тогда я еще очень любила его, чтобы думать об этом. Не считай, что я тогда любила тебя. Сердце не может любить сразу двоих, любовь — чувство неделимое.
Егор смотрел, как по реке, прикрываясь легким туманом, будто неудавшейся дымовой завесой, прошел белый катер — речной трамвай с грустно пустующей палубой. Должно быть, он не плыл, а мчался, они ведь быстро ходят, эти катера, но с высоты семнадцатого этажа жизнь там, внизу, кажется замедленной.
— А если бы я не встретил тебя в этом людском море?
Он услышал за спиной, как она сбросила халат.
— Ну, у нас иначе не могло и быть. Если не тогда, то в другой раз мы бы встретились.
Егор подумал, что в тот день на Раннамыйза все было уже предопределено. Только они еще не знали тогда, во что это выльется. Услышав, как ее голые ноги зашлепали по полу, потом затихли, в ванной полилась вода, Егор подумал: «Вот так рождается новая семья»… Он не ожидал этого, даже не заметил, как оно подкралось.
И тотчас увидел перед собой Славку и Ирину. Сердце сжалось от тоски и боли, он закрыл глаза, прижал к ним ладонь. Закружилась голова, и он присел на стул. Не сразу почувствовал прикосновение ее ладони, а когда почувствовал, убрал с глаз руку и увидел перед собой Нину. Она была уже одета — красное платье с черной оторочкой по рукавам и вороту, серебряная брошка с черными силуэтами рыбаков, серые чуть подпухшие глаза смотрели чисто и ясно. И лицо ее, детски свежее после сна и умывания, и темно-медная челка жестких волос на лбу, и белая шея, слабо тронутая северным загаром, и вся она, светящаяся нескрываемой радостью и вся открытая ему и только ему, — все это потрясло его с новой, еще не испытанной силой. Забылось то, что только что волновало его, будто ничего и не было в мире, кроме них двоих.