— Спой, Егор Иванович, теперь ты спой.
— Нет, ты вначале скажи, о чем твоя песня. Мне почудилось, что она о море. Верно?
— О море, Егор Иванович, как ты угадал?
— А разве не заметил, как море подпевало тебе?
— Ладно, смейся… Это песня о том, как ушел в море молодой человек на хрупкой лодке. Любимая девушка махала ему с песчаной косы рукой. Они любили друг друга. И пока любовь жила, она, как парус, несла по волнам лодку. А как только любви не стало, лодка потеряла ход и сто бед нежданно-негаданно встали на пути ее. Да… Когда любовь и человек… Не, не так… Когда любишь людей, тогда твоя жизнь кажется их частицей и ты ее можешь им отдать. Верно я думаю?
— Да.
— Ладно…
Они замолчали. Плескалось море о берег. Похрустывали камни, сдвинутые волной. Тусклое небо низко жалось к воде. В воздухе, всюду вокруг был рассеян пепельный печальный полусвет.
Как не хватало этой земле резкости переходов от дня к ночи, от ночи — к дню. Может, это и вызывало у Егора меланхолию? Или ослабла пружина где-то внутри его, когда все, что надо было, сделано? Или что-то еще? Может, все-таки Нина? «Не мели глупостей», — одернул он себя.
И он запел тоненько, слабеньким тенорком:
Потеряла я колечко,
Потеряла я любовь,
Ох да любовь…
Эйнар, вначале с усмешкой взглянувший на Егора, ища шутку в этой его песне, вскоре понял, что тот вовсе не шутит, что у Егора именно такой голос — слабенький, но чистый и проникновенный, что он весь в этой песне, энергичный и в то же время застенчивый, открытый и скрытный. И Эйнар стал слушать. Он впервые встретился с этой песней, впервые слышал незамысловатые слова, полные какого-то внутреннего напряжения, даже трагизма. Как бывает в народной песне, Эйнар это знал по песням эстонцев, порой даже наивное слово несет такую нагрузку, какой было бы за глаза иному нынешнему стихотворению ростом с длинного Германа.
Ох, по этому да по колечку
Буду плакать день и ночь,
День и ночь…
Пел Егор тихо, почти не слышно, весь уйдя в себя. Но странно, что и берег, и море, и лес позади них — все было во власти этой грустной человеческой жалобы.
Вот ведь надо же… Всего-то-навсего потеряла колечко, а сколько бед вслед за этим пришло. Только подумать: потеряна любовь, и плачь не плачь, ничего уже нельзя поделать.
«Запомню песню, спою Мари», — подумал Эйнар, нащупывая рукой бутылку среди камней. Его опять покачивало, точно на палубе в небольшой шторм.
Бутылка лежала на боку…
«Здравствуй, мое солнышко! Тере, Мустамяэ!»
До часа связи еще было время, и Нина поехала домой, на Мустамяэ. Рядом с домом песчаный, похожий на пляж, плес, а там, в низинке, где, может быть, в какие-то далекие-далекие века текла речка — уж очень похожи скаты на берега, в сторожком недобром ожидании стоял сосновый лес. Город наступал на окраины, вот и строжился лес, готовый вступить в схватку с людьми, если они захотели бы посягнуть на его и без того скромные владения.