Она раскрыла кошелек, достала аккуратно сложенный потрепанный рубль, протянула отцу:
— У меня есть.
— Так полагается, дочь, пустые кошельки не дарят. Говорят, не будет счастья.
— В приметы я не верю, — сказала дочь, насупившись.
— Я — тоже. Но все равно оставь. Пусть лежит. А когда положишь другие, пустишь его в дело наравне с другими. Вот и не будет никаких примет.
Он видел, что дочь что-то хотела ему сказать, но от волнения что ли слово никак не хотело подчиниться ей, рубчатое горлышко ее под гладкой, незагоревшей кожей судорожно двигалось, шевелились, кривясь, губы, а на лице застыло выражение жалкой беспомощности. Казалось, она вот-вот заплачет. Он постарался прийти к ней на помощь. Спросил:
— Ты что-то хотела сказать?
Горлышко ее, успокоившееся было, вдруг снова затрепыхалось. Она тихо и без запивки выговорила:
— Я хотела сказать: «хорошо»…
— Повтори: хорошо.
Губы ее скривились, она заплакала.
Отец придвинулся к ней, прижал ее голову к своему лицу. От ее волос пахло хвоей. «Права Нина, — подумал он, — не знаю, не знаю свою дочь. Как же так вышло? Пока она росла, я валялся в госпиталях со своим трофическим боком, а потом шесть лет вечернего института… Потом поездки. — И остановил себя: — Ищешь оправданий?»
— Извини, дочь, извини… — сказал он, — я знаю человека, который поможет тебе. Только ты не плачь. Когда человек плачет, он сдается. Есть, конечно, слезы радости, но это совсем другое дело.
— Да, — сказала дочь, — это совсем другое дело.
Слезы текли по ее лицу, и он, прижавшись к нему, чувствовал, как они холодили его щеку. Он гладил дочь по голове и думал, как все это, должно быть, стесняет, мешает жить. Он представил ее в кругу подруг и ужаснулся. Как он раньше не подумал об этом? Молчала дочь, никогда ни о чем не рассказывала, и он считал, что это хорошо, не мешает ему.
«Дочка, дочка, какой ты урок мне дала! — подумал он. — Для человека на земле ничто не имеет такой обязательности, как дети. Воспроизводить здоровую жизнь… Не понимаем мы этого, пока не получим первый урок. Хорошо, когда еще первый…»
— Пап, — сказала Ирина, — не думай об этом. Я знаю, что ничего, ничего не сделать. Такая уж я…
Дочь прикусила губу, но не заплакала. В такой сосредоточенности, с таким усилием произнося каждое слово, она не сделала ни одной ошибки. Он обрадовался: может вот такое сильное потрясение и вернуло ей эти несколько правильных слов? Может…
Но уже следующее, что она сказала, прозвучало так ужасающе, что теперь он едва удержался, чтобы не заплакать.
— П-пойдем, я п-покажу, где м-мы жииивем.