Так мысль Егора, пришедшая к нему в короткие минуты его завтрака в кафе Кадриорга, обросла железной плотью, правда, пока что в чертежах и в деталях, выхваченных из других систем и весьма целесообразных сочетаний уже работающих механизмов.
— Что ж, — Егор бросил свои бумажки на стол, — примем предложения Ивана и начнем разработку?
Эдгар мотнул головой, а Иван, не сказав ничего, поднялся из-за стола, оставив на нем свои бумажки. Он не ждал, не мог ждать другого решения, потому что считал свои наметки пока что единственно правильными, но все же волновался, пока Егор раздумывал.
— Чертежи сделаю, — сказал Иван, чуть постояв. — Скажи Яшке, чтобы помог.
— Пусть эту неделю он работает с тобой, — согласился Егор.
Надо бы радоваться тому, что они вот уже подошли к первым рабочим чертежам прибора, но Егор почему-то не радовался. Прибор казался ему незаконченным. Почему, он и сам этого еще не знал.
Нина не собиралась встречать Гуртового и с утра уехала на улицу Харидусе, где в больнице должна была консультировать больных. Поначалу прием шел спокойно, Нина с дотошностью осматривала, исследовала больных, обстоятельно с ними беседовала. Она уже перестала удивляться тому, как люди без смущения доверяют ей свои секреты, и не только те, что были связаны с болезнью, но и те, в которые, будь они верующими, посвящали бы только служителей бога. Поначалу она пугалась таких откровенных бесед с больными, чувствовала себя неловко. Теперь же всякий новый штрих помогал ей понять болезнь, найти путь к ее лечению.
Принимая уже третьего или четвертого пациента, она почувствовала, что волнуется — ожидание встречи с мужем вначале лишь отвлекало, потом захватило ее всю. Благо, что больных было немного, и она скоро освободилась.
Едва она успела выйти из автобуса у церкви Нигулисте, чтобы пересесть на другой и ехать в рыбный порт, как крупные капли дождя звонко ударили по крутым крышам, зашелестели в липах. Мгновенный стук и шорох прошли по Таллину, будто из низко летящих по небу облаков кто-то сыпанул на город сухим горохом. Капли выпятнали тротуар, расплылись на серой отполированной временем брусчатке мостовой. В мгновенной тишине, которую Нина не услышала, а как бы почувствовала вся сразу, сгустились настороженность и ожидание. Она оглянулась на старого Тоомаса и увидела, как он в эту секунду браво повернулся, загребая воздух далеко отставленной ногой.
Нине показалось, что она услышала, как тосклива и жалостливо заскрипели его старые доспехи. И не успела она ни о чем подумать — ни о муже, корабль которого торопилась сейчас встретить, ни о том, полузабытом, Егоре Канунникове, которому рассказывала о флюгерах, ни о матери, которая в это утро, должно быть, выехала из Таганрога, ни о старом Тоомасе, который стал уже непременным спутником ее жизни, как над городом пронесся сильный, но мягкий шум и хлынул дождь, густой и торопливый.