Высказавшись, тяжело дыша, он отвернулся от него, горестно глядя в другую сторону. Тэмуджин смотрел на него, опешив, не находя слов для ответа. Первым порывом было возразить, привести свои доводы и доказать ему обратное, но его что-то остановило. Оставив желание спорить, он опустил взгляд, задумался.
Джамуха тем временем схватил тяжелый кувшин, налил себе и выпил разом, гулко проглатывая крепкую арзу.
«Вот что он носил в себе все это время, а ведь прежде ни разу об этом и словом не обмолвился, – изумленно размышлял Тэмуджин, – даже намека не подавал. А теперь, видно, накипело… Да и, если посмотреть с его стороны, есть что-то в его словах… Если признаться честно, то это правда, что я смотрю на него как на слабого, но ведь это так и есть на самом деле. Он не испытал того, что мне пришлось испытать. Когда умер его отец и дядья разграбили улус, они не бросили его совсем, как меня бросили мои дядья, он жил в своем курене, в сытости и безопасности. На него никто не охотился так, как Таргудай на меня. Оставался какой-то скот, слуги, ему не приходилось самому добывать пропитание. Бегства, скитания по тайге, плена, ежедневного страха быть убитым – всего этого он не знал. И отцовский улус достался ему без труда – не так, как мне. Когда его лишили улуса, он не бросился искать способ вернуть его, не метался в поисках пути, как я, а сидел сложа руки и плакал, как малолетний. Потому и смотрел я на него как на слабого. Но понять его как-то можно, анда есть анда, обидно ему выглядеть таким ничтожным. Надо его успокоить…»
В это время он уже не помнил о предупреждении шамана Кокэчу о том, что Джамуха ему не друг, а такой же, как все другие нойоны, соперник. Им сейчас двигало одно лишь чувство жалости к анде, стремление утешить его, заверить в своей дружбе.
– Джамуха-анда, послушай меня, – сказал Тэмуджин. – Я тебя понял, но и ты меня пойми. Да, может быть, я виноват перед тобой, что не оказывал должного почтения, как анде. Но где было мне время думать об этом, когда гибель преследовала меня, как коршун беспомощного суслика? Если бы тогда отец твой не согласился мне помочь взять свою невесту – мое имя навсегда покрылось бы позором на все племя. Ты только представь: жениха прогнали как безродного нищего, ведь хуже этого ничего нельзя и придумать! И кто из нойонов после этого стал бы со мной разговаривать? Когда мне было думать о приличиях? И на этот раз, когда ее увезли меркиты, ведь опять же я думал об одном: как поскорее вернуть ее. Ну, пришел бы я к тебе тогда сразу, а дядья твои заартачились бы, прогнали меня, они ведь не захотели бы враждовать с меркитами из-за меня. Они и против тебя восстали бы из страха, в твоем улусе поднялась бы смута, ведь могло быть так?.. А когда я вернулся от Тогорила, у меня уже и сил не было, чтобы снова садиться на коня, мне надо было отдохнуть перед походом, вот и отправил я к тебе своих братьев. К чужому человеку я поехал бы сам, но к тебе отправил братьев, как к своему. Понимаешь? Но я был без ума от радости, когда мне передали твои слова, что ты без раздумий поднял свое знамя и собрался со мной в поход. И сейчас я благодарен тебе за это и всегда буду помнить. Нет, Джамуха-анда, зря ты на меня обижаешься, никакого умысла у меня против тебя не было.