За ним проследовали остальные и так же кланялись, обращая свои приветствия «деду Хабулу», «дяде Бартану», «брату Есугею», заверяя, что помнят и чтят их. Вернувшись на место, они наконец взглянули на сидящих.
– Ну, с хорошим днем вас! – со скорбным лицом глядя на Тэмуджина, промолвил Алтан. – Вы пригласили нас на обряд, вот мы и прибыли.
– С прибылью вас, – коротко сказал Даритай, покосившись на ребенка в руках Бортэ.
– Позвать позвали, а встречают, будто каких-то проходимцев, – недовольно бурчал Бури Бухэ. – Хозяин в юрте сидит, как чжурчженский хан…
Тэмуджин встал со своего места, подавляя в себе неприязнь, указал им рукой:
– Садитесь с нами, уважаемые дядья и братья. Не будем считаться да придираться друг к другу, к чему хорошему это приведет? Лучше посидим вместе, поговорим по-хорошему да исполним обряды.
Оэлун поднесла гостям по чаше молока.
Скоро пришли Джамуха с братом Тайчаром. Поприветствовав всех, они заняли свои места пониже сородичей-киятов. Недолго погодя прибыли Мэнлиг и Кокэчу, подошли четверо старейшин, нукеров деда Бартана, и один древний старец с посохом – ближний нукер прадеда Хабула. Этому, как слышал Тэмуджин, было уже далеко за семьдесят лет, но он до сих пор скакал верхом и жил при войске, в тысяче Сагана. От предложения перейти в большой курень неизменно отказывался, мечтая умереть в войске, а еще лучше – на коне, в битве с врагами.
Выждав, когда все угостились и поговорили о новостях, о прошедшей зимовке, о видах на весну, Тэмуджин вежливо обратился ко всем:
– Ну, все приглашенные прибыли, к обряду все готово. Пожалуй, пора приступить к делу?
– А чего еще ждать? – проворчал Бури Бухэ. – Скорее начнем и скорее закончим… а там найдется, наверно, чем нам горло промочить.
Гости встали, толпясь, стали выходить из юрты.
Солнце поднялось на высоту копья, день начинался ясный, безоблачный. На внешнем очаге жарко горели смолистые сучья, привезенные вчера из тайги.
Кокэчу, наскоро облачившись в свои шаманские одежды, в шлеме с закрытым бахромой лицом, подошел к очагу. Тэмуджин, стоя позади него, держал в руках туесы с молоком и архи. Оэлун держала широкую бронзовую тарелку с кусками парящего на холоде мяса. К ней жалась Бортэ с ребенком на руках.
Кокэчу взял из рук Тэмуджина сначала молоко и, приговаривая молитвы, стал лить на огонь, затем так же полил и архи. Потом взял из рук Оэлун мясо и масло, так же с молитвами побросал в огонь.
Угостив богов, они отошли от костра. Кокэчу взял в руки бубен с колотушкой, постоял, замерев на месте, будто прислушиваясь к чему-то, и потом стал медленно стучать по натянутой бычьей шкуре. С каждым стуком тело его подрагивало, медные и серебряные подвески на дэгэле тонко позванивали, бахрома на лице мелко потряхивалась. Толпа гостей, став широким кругом, притихла, потупив лица, украдкой посматривала на шамана.