Джамуха проснулся рано утром. Голова была свежая, похмелья не чувствовалось, словно не пировал он до ночи с киятскими нойонами. Вспомнил о пришедших к нему борджигинских улусах, и снова счастьем и восторгом заполнилось все у него в груди, он невольно улыбнулся, ощущая прилив теплого, радостного чувства…
«Выходит, и вправду в глазах монголов я теперь большой нойон, могущественный властитель! – торжествующе думал он. – Разве пришла бы ко мне такая уйма народа, если это не так?.. И вот, пятьдесят тысяч людей, пятнадцать тысяч войска вдобавок к моим! Теперь-то уж я первый человек в племени, никто со мной не сравнится…»
От избытка радостных чувств он с силой отбросил одеяло, вскочил, накинув лежавший рядом красный халат, подарок Алтана. Подойдя к бочонку на женской стороне, зачерпнул березовым ковшиком крепкий, бьющий в нос айраг.
Выпив полковша, утолив жажду, он вернулся на место, лег на спину, заложив обе руки под затылок, стал думать.
Еще с предыдущего разговора с Алтаном, когда тот впервые высказал ему мысль о ханстве, Джамуха загорелся душой и решил добиться своего во что бы то ни стало. Алтан тогда объяснил ему положение в племени, подробно разложив все по косточкам, убедил, что дело это вполне достижимое.
Теперь же, когда тот сдержал свое слово и борджигины действительно пришли в его улус, Джамуха окончательно поверил, что перед ним дорога открыта. Все было готово для того, чтобы поднять ханское знамя. Джадаранский род полностью был в его руках. Он знал, что дядья теперь боятся его как огня и во всем будут послушны, без раздумий пойдут туда, куда он укажет. В этом, размышляя наедине с самим собой о происшедших событиях, он видел свой великий подвиг: все-таки сумел полностью занять отцовское положение! Если бы тогда он не осмелился, промедлил и упустил решающий миг (когда схватился за нож и пустил его в ход), не было бы его нынешнего могущества, не достиг бы он верховенства в своем роду. Оценивая случившееся в тот день – то мгновение, когда его рука почти независимо от его разума потянулась к ножу и не дрогнула, – он стал считать его началом своего восхождения. Как бы там ни было, с тех пор два тумэна воинов были в полной его воле. Это было залогом того, что теперь и остальные керуленские нойоны будут так же покладисты с ним, как прежде с его отцом.
«Теперь-то они узнали истинное мое нутро, – мстительно думал он, вспоминая свой разговор с ними прошлой осенью. – Тогда они без почтения говорили со мной, поучали, пытались мне навязать свое, но теперь, наверно, в штаны наложили, когда услышали, что я сделал со своими дядьями. Поняли, что я непростой человек, что с любым из них могу расправиться, кто встанет на моей дороге…»