Те, изумленные новостью и дерзкими его помыслами, едва успевали осознавать смысл его речений и кивали согласно, поддакивали.
Ранним утром в сопровождении сотни охраны они выехали на восточную сторону. Джамуха ехал впереди, конь его трусил легкой дорожной рысью, а он, будто отрешившись от всего на свете, молчал всю дорогу. Суженными глазами оглядывая гребни ближних сопок, освещенные лучами поднимающегося солнца, он нетерпеливо покусывал губы, обдумывал предстоящий разговор. Перед дорогой он побрызгал западным добрым богам, прося помощи в трудных переговорах, и позволил себе выпить чашу арзы, чтобы поднять себе дух. Но хмель скоро выветрился из головы, а на душе, неведомо откуда появившись, поселилась какая-то гнетущая тревога. Как ни крепил он в себе твердость и решимость, как ни твердил себе, что сейчас он сильнейший из всех монгольских нойонов, внутри у него все же таилось какое-то расслабляющее, вяжущее ощущение неуверенности. Он гнал от себя это предательское чувство, бодрился, но оно не исчезало, сидело там, то усиливаясь, то ослабевая, и словно предрекало ему что-то нехорошее, страшное. Словно какой-то дух, добрый или злой, предостерегал его, говорил ему: «Не лезь в это дело, погубишь себя на этом пути».
Тяготили его и мысли о том, что нечестно поступает по отношению к Тэмуджину. Невольно он съеживался в душе, представив, как тот воспримет его поступок, когда узнает обо всем. Будто наяву слышался его удивленный голос: «Зачем ты это сделал, анда?» И от стыда он готов был провалиться сквозь землю.
Тревожил и предстоящий разговор с керуленскими нойонами. Заранее представлял он суровые, недоверчивые лица пожилых, многое повидавших в жизни нойонов – таящие насмешку, презрение… Смущала его разница между тем, что он говорил им в прошлый раз, осенью, как вел себя перед ними, и тем, что он должен был говорить и как должен был держаться перед ними сейчас. Тогда он был согласен с ними во всем, поддакивал им, когда они отвергали предложение Тэмуджина объединяться, устанавливать в степи общий порядок, а теперь самому приходилось призывать их почти к тому же – вступить в его ханство. Нойоны могли на это указать, спросить, почему он так переменился, а у него не было ясного ответа на это.
Вздохнув, он мысленно махнул рукой: «Обратного пути уже нет. А тому, кто хочет стать ханом, верно говорит Алтан, не нужны сомнения. Буду давить изо всех сил, и пусть кто-нибудь попробует мне противиться. Сами они что, честные и праведные, что ли? Все обманщики, каждый за свою шкуру печется. Потому и нечего считаться с ними, гадать о том, что они подумают».