Нужно было дожить до весны. Тогда день начнет прибывать, солнце растопит снег и лед, ветер уляжется и мороз перестанет жалить лицо и руки.
И вот наступил самый короткий день года. Люди плясали в снегу и жгли костры в честь солнцеворота: наконец-то на весну повернуло!
Но весна не пришла. Свинцовое небо чуть побледнело – только и всего. Земля, вода и воздух по-прежнему были пронизаны льдом.
Понемногу добрались до последних запасов. Закололи свинью, разделали, часть заморозили, часть пожарили. Курам, что не несли яиц, свернули шеи, ощипали и сварили. Новых взять было негде: цыплята почти все поумирали. Оттого что погиб урожай и замерзли поля, нечем было кормить овец, лошадей, ослов. Больше смелости ценилась теперь живучесть, и слишком дорого доставалась похлебка, чтобы кормить ею умирающих.
Снаружи, в вечных сумерках, мягко ходили и выли волки. Они были голодны и злы.
Так вот какая будет она, думали люди, – трехлетняя кромешная зима Фимбульветр. Толстое солнце светило красно и тускло, как умирающий уголь в очаге. Немного было от него света, да и тот отливал кровью. У людей ныло в суставах и в мозгу: так хотелось света ясного, теплого ветра, набухших почек, зеленой листвы. Зима перешла в новый год, а потом и в следующий. Моря замерзли, айсберги наползли на берега и загромоздили бухты. Тут начали люди понимать, что это и есть – Фимбульветр.
Тогда начали грабить. С воем и ревом налетали на соседские хутора, убивали слабых, опустошали тощие закрома. Приканчивали остатки хмельного меда, опивались вином, словно перед концом мира, – многие думали, что он не за горами. Голодный съест что угодно. Победители пировали среди трупов, которые уже рвали на части дикие звери. Хватали друг друга и падали у костров, совокупляясь с кем попало и с чем попало. Целовались, кусались, жевали, заглатывали, дрались в ожидании конца, медлившего наступить. Потом, разумеется, дошли и до человечины.
Небо делалось все плотней и непроглядней. Дисы – женские твари с кожистыми крыльями – выли в ветрах, садились на утесы, смотрели на людей, а потом принимались кричать. Нидхёгг, огромный червь, точивший корни Иггдрасиля, выполз наверх и сосал кровь из мертвых, брошенных среди замерзающей слизи. Из Кипящего леса, где Локи лежал связанный среди гейзеров, еще пыхавших горячим паром, громче доносился волчий вой. Волки с окровавленными клыками рыскали в лесу, неслышно ступая по снегу. Волки рыскали в мозгу.
Настало время ветра и время волка – канун погибели.
Вот в таком они жили времени.
В Асгарде поблекло яркое золото, но по вечерам в достатке было вепревины, и волшебный вепрь успевал возродиться к новому пиру. Иггдрасиль весь дрожал, листья осыпались, ветви сохли – но еще стоял Мировой ясень. Один спустился к источнику у его корней и говорил с головой Мимира, лежавшей под черной, беспокойной водой. Никто не знает, что сказал ему Мимир, но вернулся он словно каменный. Боги ждали. Ничего не делали, ни о чем не думали, а может, и не могли думать. Идун лежала, свернувшись под волчьей шкурой. Ее молодильные яблоки высохли и съежились.