Словно прочитав мысли Блока, председатель Следственной комиссии задал следующий вопрос:
— Степан Петрович, что вы лично думаете по поводу распространения в определенных кругах слухов о роли германской или австрийской разведок в свержении самодержавия?
— Видите ли, Николай Константинович… — умный Белецкий из самой постановки вопроса безошибочно догадался, какого именно ответа от него ожидают, и продолжал: — Господин Гучков сказал как-то, что даже если бы нашей внутренней жизнью и жизнью нашей армии руководил германский Генеральный штаб, он не создал бы ничего, кроме того, что создала русская правительственная власть. И при этом, как стало известно полиции, еще весной шестнадцатого года Протопопов, бывший тогда товарищем председателя четвертой Государственной думы, имел в Стокгольме тайную беседу с советником германского посольства Варбургом. С той целью, чтобы нащупать почву для заключения мира…
Муравьев посмотрел на секретаря, убедился, что Блок ничего не записывает, и задал следующий вопрос:
— Означает ли это, что департамент полиции так и не обнаружил никаких признаков иностранного вмешательства?
Степан Петрович ответил, хотя и не сразу:
— Мне известно только, что в самый разгар беспорядков… простите… в самый разгар революционных выступлений в Мариинском дворце находились какие-то посторонние лица, которые всю ночь хозяйничали в канцелярии Совета министров. Просматривали и выносили куда-то бумаги секретного характера. Ввиду этого, опасаясь разгрома служебного кабинета на Мойке, военный министр даже распорядился уничтожить в печах и в камине еще накануне приготовленные для сожжения документы. В частности, некоторые дела особого совещания по снабжению армии и флота и по организации тыла, секретные шифры, ленты и подлинные телеграммы о положении в Петербурге… Часть из этих бумаг не имела копий, так что теперь восстановить их возможно только по памяти… или совсем невозможно.
Николай Константинович удовлетворенно кивнул — материалы Комиссии полностью подтверждали слова бывшего директора департамента полиции. Только позавчера Блок отредактировал показания бывшего военного министра, в которых генерал Беляев сослался на то, что «руководился опасением, чтобы тайные бумаги не попали в руки громившей толпы, среди которой могли быть злонамеренные лица». В два часа дня, узнав, что громят его частную квартиру на Николаевской, по совету морского министра, сидевшего у себя в штабе, он перешел в Генеральный штаб, где его уже искали ночью, чтобы арестовать…
Прежде чем задать следующий вопрос, председатель Комиссии незаметно и быстро взглянул на двух нижних чинов из крепостного гарнизона, по-прежнему куривших возле двери: