Почерк у Блока всегда был красивый и четкий. Писал он, не торопясь, уверенно, твердо. Отличное, как и все остальные письменные принадлежности, перо плавно двигалось по бумаге…
— Можно к тебе, Саша?
И раньше, когда поэт и его жена жили наверху, и потом, когда в этом же доме они переехали на второй, существовал единый, раз и навсегда заведенный порядок. Если Блок заперся в кабинете, все в доме ходят на цыпочках, и даже трубка с телефона снята — хотя все это вовсе не означает, что он пишет стихи или статью. Но как раз сегодня вечером поэт работал с архивами, и любимые женщины — жена и мать — старались его не беспокоить.
Однако сейчас они обе стояли в дверях — и Александр Блок был поражен не только самим фактом того, что близкие люди осмелились нарушить его уединение, но и, в первую очередь, тем обстоятельством, что они сделали это совместно.
— Что случилось, мама? Люба? Что произошло?
— Саша, милый, нам необходимо серьезно поговорить…
— Проходите, ну, проходите же, разумеется!
…Как известно, взаимоотношения тещи и зятя — одна из вечных тем пикантных анекдотов и черного юмора. Что же касается внешнего проявления тайных и явных страстей, не забытых и не прощенных обид, неприятия и коварства, которыми зачастую определяется характер отношений между свекровью и невесткой, — это по-настоящему жуткая сторона жизни, и здесь уже никому не до смеха.
«Мама — это я», — рассказывал Блок некоторым знакомым дамам и даже, случалось, приводил их не к себе в дом, а в квартиру матери на втором этаже, потому что тут можно было «хорошо встречаться и говорить вдвоем и втроем». Очевидно, что сына и мать связывали тесные узы понимания, — настолько тесные, что некоторые из общих знакомых считали это слишком похожим на зависимость.
Александра Андреевна и ее сын Александр Александрович до такой степени были похожи друг на друга, что признавали это все, не исключая супругу поэта. Многое в них было одинаковым — особая манера речи, суждения об окружающем, отношение к различным явлениям жизни. Многое слишком серьезно, и даже болезненно принималось обоими. У сына и у матери все чувства были чрезмерны — такой чрезмерной была у Александры Андреевны и любовь к сыну. Однако любовь эта, как ни странно, почти не мешала ей справедливо оценивать стихи сына. Она умела тонко разбираться в его творчестве, свои произведения он читал ей первой и более считался с мнением матери, чем с мнением жены…
Дело осложнялось еще и тем, что Александр Блок и Любовь Дмитриевна очень долго не могли воспринимать себя мужем и женой в общепринятом смысле. В этом отношении совершенно прав был поэт Андрей Белый, друг семьи Блоков и впоследствии многолетний любовник Любови Дмитриевны, который разрывался от отчаяния, находя в их отношениях трагическую ложь. Однако даже он ошибался, полагая, что супруги упорствуют в своем браке из приличия, из трусости или еще по каким-то причинам. Конечно, Андрей Белый был прав, что только он любит и ценит в жене Блока живую, плотскую женщину — но и Блок был по-своему прав, испытывая к ней возвышенные чувства и оставляя ее за собой. А Любовь Дмитриевна со временем научилась использовать такое положение. Отказавшись от первого в своей жизни серьезного «искушения», оставшись с мужем, она потом с легкостью отдавала дань случайным связям и влюбленностям, находя себе оправдание в том, что, по ее же словам, «курс был взят определенный, парус направлен, и дрейф в сторону не существен…».