-Когда я так смотрю на тебя?- Я размышляю, рука на ее бедре путешествует, пока не достигает мягкого шелковистого тепла, мои костяшки пальцев скользят по ее клитору. Без трусиков, даже в гребаном Бостоне.
Дрожащий вздох вырывается у нее, заставляя ее ресницы затрепетать, когда я погружаю один палец во влагу, собирающуюся на ее плоти, поднимая его, чтобы нарисовать круги на пучке нервов. Она сжимает мой бицепс, царапая меня до боли, и громко сглатывает.
-Как будто ты извиняешься.
Предложение звучит как обвинение, нечто такое, что бросают другому во время жаркого спора в качестве доказательства проступков. Но это похоже на что-то худшее.
Что-то, о чем она знает, а я нет.
В следующую секунду наш водитель рывком открывает заднюю дверь с моей стороны автомобиля, и я бросаюсь вперед, убеждаясь, что она полностью закрыта, ругаясь себе под нос, когда слышу потрясенный вздох толпы.
Моя голова начинает пульсировать еще до того, как я слышу ее голос, яростный гнев так резко разливается по моим венам, что я отрываюсь от Елены, боясь, что это может отразиться на ней.
-Dio mio! (п.п.: восклицание от итал «Боже!») Вернулся меньше чем на несколько часов, а уже публично развращаешь ее. Отличный способ доказать свою невиновность, Кэллум.
Елена напрягается, услышав, как ее мать называет меня полным именем, одергивает подол платья и распахивает дверь. Отстегнувшись от сиденья, она вылезает из машины, огибает заднюю часть, и ее встречают радостные возгласы, крики и вопли, доносящиеся, кажется, со всей Луисбург-сквер.
Воспользуясь моментом, чтобы собраться с мыслями, я вытираю руками лицо, пытаясь выровнять свое дыхание. Когда поворачиваю голову, Елена поглощена толпой, исчезающей из моего поля зрения в течение нескольких секунд.
Но Кармен стоит в дверях, наблюдая за мной.
ГЛАВА 30
Елена
-DIO MIO, ты, должно быть, набрала десять фунтов с тех пор, как уехала.
Комментарий мамы прорезает воздух нашей гостиной, отражаясь от белых стен и подходящей мебели, встраиваясь в мой череп, где ее критика обычно находит свое пристанище.
Теперь, когда соседи и друзья детства отфильтровались на остаток вечера, проведя каждую секунду с момента моего приезда, рассказывая о том, как они были счастливы видеть меня живой и изводили про меня жизнь в плену, несмотря на мое неоднократное и яростное нежелание использовать этот термин.
По большей части, когда сияние моего возвращения угасло и они закончили расспрашивать об острове, все исчезли, так же интересуясь моей жизнью в той же степени, как и до того, как я покинула Бостон.