23 февраля 1825 года. Н. И. Гнедичу. Из Михайловского в Петербург.
Брат говорил мне о скором совершении Вашего Гомера. Это будет первый классический, европейский подвиг в нашем отечестве (черт возьми это отечество). Но отдохнув после «Илиады», что предпримите Вы в полном цвете гения, возмужав во храме Гомеровом, как Ахилл в вертепе Кентавра?..
Когда Ваш корабль, нагруженный сокровищами Греции, входит в пристань при ожиданьи толпы, стыжусь Вам говорить о моей мелочной лавке № 1. — Много у меня начато, ничего не кончено. Сижу у моря, жду перемены погоды.
Пушкин — человек широчайшего кругозора; ему важно, что должен появиться в русской культуре перевод бессмертных поэм Гомера, и он пристально следит за работой Н. Гнедича. Вот этот диапазон пушкинских состояний, в том числе и интеллектуального рода, когда от самых легких и фривольных стихов поэт в д р у г переходит к темам самым серьезным, беспрестанно поражал его собеседников и друзей: столь необычна была эта духовная подвижность его гения, вмещающая в себя практически все, что доступно человеческому восприятию.
Восклицания Пушкина о «своем отечестве» в критическом ключе также характерны для его переписки, и они не должны нас удивлять и тем более не нужно в них видеть не-патриотическую позицию поэта. Напротив, не раз было замечено в русской культуре и истории, что наиболее горькую правду и серьезные нарекания по поводу устройства жизни в России — от свободы слова до общественных перспектив, высказывали как раз истинные патриоты и приверженцы своего отечества.
24 марта 1825 года. А. А Бестужеву. Из Михайловского в Петербург.
Твое письмо очень умно, но все-таки ты неправ, все-таки ты смотришь на «Онегина» не с той точки, все-таки он лучшее произведение мое. Ты сравниваешь первую главу с «Дон-Жуаном». — Никто более меня не уважает «Дон-Жуана» (первые пять песен, других не читал), но в нем нет ничего общего с «Онегиным». Ты говоришь о сатире англичанина Байрона и сравниваешь ее с моею, и требуешь от меня таковой же! Нет, моя душа, многого хочешь. Где у меня сатира? О ней и помину нет в «Евгении Онегине». У меня бы затрещала, если б коснулся я сатиры…
Вот вам и ответ на последующие (по времени) восклицания в основном западных исследователей русской литературы, что Пушкин является подражателем Байрона. Он ранее других своих критиков прямо ответил на этот вопрос — никакого подражания. Что же касается общего духа их поэзии — Пушкин, конечно, находится в едином пространстве с Байроном грандиозной для развития человеческой личности эпохи романтизма в Европе, о чем он сам не раз упомянет в своей переписке и литературных статьях.