Финал оказался не вполне оптимистичным. Постоянная, фактически демонстративная слежка, угрозы привлечения к уголовной ответственности за незаконную торговлю картинами. Аресты предотвращал лишь контроль все тех же иностранных правозащитных организаций.
Но — хоть так. У «авангардистов» появилась возможность профессиональной реализации.
Их опыт и обусловил саму возможность «метропольской» инициативы. Потому что был прецедент и в итоге хоть что-то, да удалось. «Авангардисты» создали алгоритм противостояния тотальному контролю.
Литераторы алгоритм знали. Нарушение формально установленных правил каралось незамедлительно, а вот с неписаными — уже сложнее. Например, Ерофеев на исходе 1980-х годов характеризовал специфику литературной акции: «„МетрОполь“ был попыткой борьбы с застоем в условиях застоя. Так я думаю, вспоминая о нем сегодня. В этом смысл его и значение»[130].
К моменту публикации цитируемой статьи автор уже считался победителем. Безоговорочно. Потому историю борьбы и победы излагал с иронией. Сообщил, к примеру, что у него «в писательском билете временнáя несуразность: принят в СП в 1978 году, время выдачи билета — 1988 год. На вопрос, каким образом в течение десяти лет я оказался крамольным „безбилетником“, отвечает история альманаха „МетрОполь“ и его панического разгрома…».
Характеристика злая — «панический разгром». Подразумевалось, что громили струсившие литературные функционеры. Но сила тогда — на их стороне. Они, по словам Ерофеева, «вершили буквально еще вчера судьбами нашей культуры».
Ерофеев акцентировал, что громившие действовали вполне искренне. Без угрызений совести: «По их понятиям, я, конечно, совершенно справедливо был исключен из СП, ибо законы литературной жизни той поры так сильно смердели (все было зажато, сковано, смято, раздавлено, извращено), что мириться с ними не было никаких сил, и я действительно попробовал осуществить дьявольский план».
Разумеется, «дьявольским» его назвали бы литературные функционеры. Но был он уж точно дерзким: «В декабре 1977 года, когда я снимал квартиру напротив Ваганьковского кладбища и каждый день в мои окна нестройно текла похоронная музыка, мне пришла в голову веселая мысль устроить, по примеру московских художников, отвоевавших себе к тому времени хотя бы тень независимости, „бульдозерную“ выставку литературы, объединив вокруг самодельного альманаха и признанных и молодых порядочных литераторов».
Вот здесь Ерофеев и проговорился. Если упомянута «бульдозерная» выставка, значит, «метропольские» организаторы были намерены соблюдать лишь формально установленные правила, нарушая при этом неписаные. Так и сказано: «Бомба заключалась именно в смеси диссидентов и неодиссидентов, Высоцкого и Вознесенского».