Подчеркнем: рукопись Гроссмана копировали Войнович, Сахаров, Боннэр, Твердохлебов, Сандлер. И нет оснований полагать, что копировавшие не сочли бы нужным сделать копию титульного листа с посвящением.
Нет оснований полагать, что Эткинд и Маркиш, готовившие издание книги в 1980 году, игнорировали бы посвящение. Кстати, у них были копии двух неидентичных гроссмановских рукописей.
Уместно подчеркнуть еще раз, что в интервью для немецкого документального телефильма Эткинд рассказал о титульном листе. Получив микрофильм от Циглер, «посмотрел пленку на свет и увидел то, что меня удивило — заголовок: „Василий Гроссман. Жизнь и судьба. Москва. 1960“ — напечатано на машинке».
О посвящении в интервью Эткинда не сказано ничего. И это, конечно же, не случайность.
Получается, что в редакции журналов «Посев», «Грани» и «Континент», а также лозаннского издательства попали копии тех рукописей, где нет посвящения. Другое объяснение вряд ли найдется.
В мемуарах Кабанов не упомянул заграничные журнальные публикации. Не объяснил и причину отсутствия посвящения в лозаннской книге. Однако подробно рассказал, откуда взялся губеровский экземпляр: «У Гроссмана был друг детства Вячеслав Иванович Лобода. Прежде чем отнести роман в журнал к Кожевникову, Василий Семенович, много жизнью ученный, отдал черновую, сильно правленую рукопись Лободе и попросил ее сберечь. Лобода не дожил до того времени, когда негорящая рукопись перестала быть смертельно опасной. Продолжала хранить его вдова. Так и хранила — в авоське, завернутую в полотняную тряпицу, как привез ее из Москвы в Малоярославец Вячеслав Иванович. При нежданных визитах вывешивала она эту авоську за окно, как привыкли вывешивать зимой продукты не имеющие холодильников простые советские люди. И даже потом, после публикаций в „Октябре“ и первых рецензий, долго еще не решалась открыться. Может быть, уже не от страха — от привычки к нему». Оборот «может быть» весьма примечателен в контексте повествования. Указывает он, что речь идет о предположении, а не утверждении. Автор, значит, не уверен, что сказанное им соответствует фактам.
При ближайшем рассмотрении версия и впрямь сомнительная. Налицо противоречие. Лишь до огоньковского анонса в 1987 году было опасно хранить крамольную рукопись, однако ранее — двадцать шесть лет — вдове гроссмановского друга хватало решимости, вот и не верится, будто «не решалась открыться», когда опасность давно миновала.
Конечно, «верится»/«не верится» — не аргумент. Но в мемуарах Кабанов не предложил другую версию. Зато подчеркнул, что «Ирина в рукопись вцепилась, как голодная кошка. А там — страницы, абзацы, фразы, отдельные слова, отсутствующие в нашем тексте…».