Тезис этот варьировался. И нарастал риторический напор: «Повторю, пристрастность писателя, его нежелание различать идею живого единения народа в государстве (зародившуюся не в Германии и, разумеется, не в бредовых теориях фашизма) и ее чудовищно извращенное воплощение в данном случае понятно. Но дело в том, что в романе проводятся далеко идущие параллели между „национальным социализмом“ фашистского государства и „государственным национализмом“, который писатель обнаруживает в СССР».
Характерный оборот — «писатель обнаруживает». Словно бы до Гроссмана сходство это оставалось незамеченным. Как будто не замечали и не обсуждали в СССР и за границей откровенно националистические пропагандистские кампании, а также логический их финал — «дело врачей-убийц».
Прием все тот же. Соответственно, Казинцевым была предложена и оценка: «Думаю, ясно, что говорить в связи с романом Гроссмана об эпической традиции может только чрезвычайно пристрастный критик, не уяснивший к тому же, что „эпическое“ — не оценочное определение, а, помимо прочего, выражение народного мироотношения, в основе которого — глубоко прочувствованная идея единства».
Спор об «эпической традиции», согласно Казинцеву, завершен. Да и в целом, по его же словам, «Жизнь и судьба» не стоит полемики: «В романе нет народа, но Гроссману не удалось рассказать и о человеке на войне и в тылу. О его внутреннем мире, его переживаниях».
Ну а причина была уже обозначена. Гроссман — не русский писатель. Вот почему в его «романе нет народа».
Правда, в этой статье Казинцев обошелся без термина, широко использовавшегося псевдопатриотическими изданиями с 1987 года, когда нобелевским лауреатом стал Бродский. Тогда и обрело новый смысл определение «русскоязычный» — применительно к писателям. Речь шла об этнических евреях, пишущих на русском языке.
Намек был прозрачным, пояснения не требовались. С необходимостью подразумевалось, что «русскоязычные» чужды русской литературе и самой идее «живого единения народа в государстве». По сути — проповедуют «русофобию».
Гроссман по этой классификации оказался среди «русскоязычных». Не имеющих отношения именно к традициям русской литературы.
Подход весьма удобный — с пропагандистской точки зрения. Если Гроссман лишь «русскоязычный», нет и нужды сопоставлять его с другими советскими писателями — именно русскими. Он, как говорится, в другой номинации.