Шла «журнальная война». Что в СССР подразумевало искусство намеков и недомолвок. С такого рода инструментарием защищали «своих» и нападали на «чужих».
В этой обстановке сотрудники «Книжной палаты» готовили издания романа «Жизнь и судьба». Первое и второе.
Мемуары Сарнова — эхо той давней «журнальной войны». Ее участниками были и энтузиасты, и конформисты, действовавшие сообразно конъюнктуре, точнее, представлениям о ней.
Отметим, что Сарнов, завершая статью, не только вновь бранил нас, демонстрируя начальственный гнев. Еще и поучить не забыл. Отечески: «Поэтому я настоятельно советую им читать мемуары».
Полезный совет. Мы вполне согласны с тем, что далее сказано о мемуарах. По Сарнову, «читая их, получаешь все-таки некоторый шанс: вдохнуть воздух давно минувшей эпохи, почувствовать ее атмосферу…».
Вот и мы — про «атмосферу». Не очень «давно минувшей эпохи», именуемой «перестройкой». И прежде всего — о публицистике тех лет. Возможно, самой ожесточенной «журнальной войне».
Роман «Жизнь и судьба» оказался аргументом в споре о советском режиме. Его прошлом, настоящем, будущем. И сторонникам перемен не полагалось выражать сомнения относительно истории публикаций, описанной «самым близким другом Гроссмана». Это противоречило бы условиям «журнальной войны».
Саму тему противоречий сторонники романа старательно обходили. Такова была негласная договоренность.
Нет оснований полагать, будто Ананьев не знал, что нарушает права Эткинда и Маркиша, подготовивших лозаннское издание романа «Жизнь и судьба». Однако некому было упрекнуть главреда «Октября» — в СССР.
Кабанов, инициируя первое книжное издание романа, тоже не мог не знать, что нарушает права Эткинда и Маркиша. Однако торопился — могла ведь «калитка захлопнуться».
Вряд ли он когда-либо верил той версии, что предложил Губер, передавший издательству рукопись, сохраненную в семье Лободы. Нет и оснований полагать, будто доверял рассказам Липкина о выборочном «сопоставлении».
Однако «самый близкий друг Гроссмана» сказал, что располагает «беловиком», и полемика стала неуместной. Исходя из такой оценки источников текста, сотрудники «Книжной палаты» и готовили второе издание. Ориентируясь на рукопись, предоставленную Липкиным. Игнорируя ту, что была объявлена «черновиком», вопреки здравому смыслу.
Аналогично и авторы статьи «От издательства» словно бы сочли нормальным, что о липкинской рукописи узнали только в конце 1988 года — после журнальной публикации романа и первого книжного издания. Только в в частной беседе или дневнике уместно было вышучивать «партизан». А в печати действовал закон поляризации.