Было уже достаточно темно, чтобы мы смогли подойти к кишлаку незамеченными. Почти стихли звуки, лишь кое-где побрехивали собаки, да в сараях тревожно стучали копытами овцы. Мы бесшумно приблизились к крайнему дувалу, прижались к его теплому пористому боку. Я поглядывал за лейтенантом. Не без гордости должен сказать, что мы вернули его к жизни. Когда мы только отбили его у арабских наемников, Дэвид произвел на меня жалкое впечатление. То был забитый, запуганный человечек с остекленевшим страхом в глазах. Сейчас же я видел в нем опытного бойца. Несмотря на ранение, Дэвид хорошо передвигался, принимал условные знаки и держал обстановку под контролем.
Я знаком показал, чтобы мы начали расходиться по своим позициям, и чтобы никто не упускал меня из поля зрения. Бойцы растаяли в темноте. Я выждал несколько мгновений и осторожно заглянул за угол. Темная улица была пустынна и мертва, лишь вдалеке по краю дувала скользили красные отблески костра. Как это всегда со мной бывало, мое сердечко начало учащенно колотиться в груди. Ощущение это было малоприятным только потому, что у меня создавалось ощущение, будто этот стук слышат все в округе. Я набрал полную грудь воздуха, на несколько секунд задержал дыхание, и частыми мелкими шагами двинулся по улочке к темному контуру дома, на крыше которого дремал пулеметчик.
Знаете, что испытывает человек, идущий туда, где должен будет убивать, и где может быть убит сам? Не дай вам бог испытать это чувство. Наверное, никогда к нему не привыкну.
Пройдя самые трудные пятьдесят метров по открытой улочке, как по раскаленной сковородке, я свернул в очень узкую щель, где едва мог уместиться. Плоская крыша теперь была надо мной — подпрыгни, и рукой достанешь. Не успел я отдышаться, как сердце тревожно екнуло в моей груди: в конце этой узкого прохода стояла большая белая собака и смотрела на меня.
Я застыл. Если она начнет лаять — поднимется тревога, и меня обнаружат. Выстрелить — еще большее безумство. Я стоял совершенно неподвижно, даже дышать перестал. Странная, однако, собака. Голова маленькая, а тело округлое, пухлое, шерстяное. Я таращил глаза, вытягивая вперед шею… Э-э-э-э! Да это же не собака, а самое безобидное существо на свете! Овца! И как она здесь оказалась?
Я медленно, шаг за шагом, приблизился к ней. Протянул руку — овца чуть подалась назад. Я крепко смял в кулаке ее шерстяную шубку на загривке и потянул на себя. Теперь не уйдешь, красавица!
Овца жалобно заблеяла. Громче надо, милая! Мне не хотелось причинять животному боль, но как заставить овцу блеять во всю силу? Я схватил ее за уши и стал трясти голову, как большую копилку. Забавное зрелище, жаль, что без зрителей! Овца как могла сопротивлялась, упиралась передними копытами в мои ботинки. Наверное, она думала, что я собираюсь открутить ей голову. Вот страху-то натерпелась! Мы оба кряхтели. Я даже громче, чем она, хотя требовалось как раз наоборот. Один раз я даже лягнул я в мягкий, податливый бок. Упрямое животное только громко сопело, и больше ничего. Ситуация была просто комической, хотя мне было не до смеха. Овца топила меня! И чем дольше тянулось это зоологическое принуждение, тем злее становился я. И когда мне уже показалось, что я ничего от нее не добьюсь, кудрявая особь издала ужасный утробный вой, который эхом разнесся по сумеречным улочкам кишлака.