«Ода…» предлагает своим читателям признать непостижимую справедливость божественной воли:
Он все на пользу нашу строит,
Казнит кого или покоит.
(Ломоносов, VIII, 392)
Вопрос о метафизической и этической обоснованности земного, то есть политического, счастья и несчастья часто трактовался в моралистической литературе и находился в средоточии «Теодицеи» Лейбница. Карл Шмитт с полным основанием ссылается на Лейбница в подтверждение своего тезиса о том, что «все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия», так что «например, всемогущий Бог становился всевластным законодателем» (Шмитт 2000, 57–59). «Теодицея» пронизана сравнениями божественной и государственной власти. Возможность жалобы смертного на божественную несправедливость толкуется здесь в двойном, богословском и политическом ключе:
Люди, сохраняющие такое расположение духа, что они довольны природой и своим состоянием и не жалуются на них, представляются мне достойными предпочтения перед всеми другими; ибо кроме того, что человеческие жалобы необоснованны, они являются ропотом на провидение. Нельзя легкомысленно причислять себя к числу недовольных в государстве, в котором мы живем; тем более нельзя быть недовольным в царстве Божием, в котором можно проявлять недовольство вопреки всякой справедливости. <…>
Следует, однако же, признать, что в этой жизни есть непорядок, обнаруживающийся преимущественно в благоденствии некоторых злых людей и в несчастии многих добрых людей. <…> И было бы желательно, чтобы следующие слова Горация были истинными в наших глазах:
Raro antecedentem scelestum
Deseruit pede poena claudo.
[Редко за идущим впереди злодеем
Не следует хромой ногой наказание.]
Часто бывает также, хотя, может быть, и не в большинстве случаев, когда
В глазах вселенной небо оправдывает себя,
так что можно сказать вместе с Клавдианом:
Abstulit hune tandem Rufini poena tumultum,
Absolvitque Deos…
[Только теперь Руфинова казнь уняла мою смуту
И оправдала богов…]
Когда же этого не бывает на земле, вознаграждение уготовано в иной жизни; этому нас учат религия и даже разум, и мы не должны роптать на небольшую отсрочку, которую высочайшая мудрость находит полезной даровать людям для их исправления (Лейбниц 1989, 139–140, 503).
Свое наставление Лейбниц подкрепляет и картиной созерцаемого мироздания:
Небеса и весь остальной мир, добавляет г-н Бейль, возвещают славу, могущество и единство Бога. <…> Наша планетная система представляет собой подобное обособленное и совершенное создание, если будем рассматривать ее отдельно; каждое растение, каждое животное, каждый человек до известной степени представляют подобное же единство совершенств; можно усматривать в них удивительное искусство Творца <…> И один только человек, возражает г-н Бейль, этот венец творения своего создателя среди других видимых вещей, – только человек, говорю я, представляет величайшие возражения против единства Бога. И Клавдиан сделал такое же замечание, но облегчил свое сердце известным стихом: