Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века (Осповат) - страница 214

На первую страницу
(Feigned or Artificiall person). <…> Множество людей становится одним лицом, когда оно представлено одним человеком или одной личностью, если на это представительство имеется согласие каждого из представляемых в отдельности. Ибо единство лица обусловливается единством представителя (representer), а не единством представляемых (represented). И лишь представитель является носителем лица, и именно единого лица, а в отношении многих единство может быть понято лишь в этом смысле (Там же, 124, 127).

Ил. 3. A. Босс, фронтиспис к «Левиафану» Т. Гоббса, 1651


Существование государства обеспечивается, таким образом, единством представителя – единого лица, чьи полномочия возникают «посредством фикции» («by Fiction» – Там же, 124). Гигант на гравюре оказывается той самой «вымышленной, или искусственной, личностью», которая сплачивает аудиторию «Левиафана» в государственную целостность (см.: Бредекамп 2017; Skinner 2008, 185–190). Выразительные силы художественной аллегории начинают играть здесь непосредственно политическую роль: воздействуя вымыслом на воображение, они создают в медиальном пространстве идею и образ политической общности. Этот механизм изображен на самой гравюре: составляющие тело Левиафана подданные обращены к его суверенной голове в квазимолитвенной позе секулярного почитания (worship). Неудивительно, что полемический намек Локка сближает абсолютистского Левиафана с фигурой общественного мнения – Славой, которая «до небес главу свою возносит».

Медиально-изобразительные ходы такого рода охотно применялись в языке петровской империи (см.: Погосян 2014). «Устав морской» (1720) Петра I открывался предисловием, в котором история русского флота служила стержнем для общего очерка судеб русской монархии с древних времен. Среди прочего, здесь приводилась «политическая пословица», которая «сказует о Государех морского флота не имущих, что те токмо одну руку имеют, а имеющие флот, обе. Что и наша Россия одну токмо руку имела тогда» (Устав 1780, 6). За этим рассуждением встает аллегорический образ политического тела, чьи руки – как на гравюре, изображающей Левиафана, – обозначают разные институты государственной и военной власти. Этот образ возникает дальше в похвале Ивану III: «<…> познав истинную вину смертносныя болезни твоея Россие, рассечение тела твоего на многие немощные и взаим себе вредящие части, потщался соединить оные, и тебе в единую монархию, аки в едино тело паки составить» (Там же, 8).

В этот же ряд встраивается ломононосовский исполин, аллегория флота, и другие аналогичные фигуры из его од. Как показал К. Рогов, в знаменитом зачине «Оды… 1747 года» фигура Тишины предстает словесным вариантом иконографической фигуры Мира (Pax), изображавшейся «в эмблематической традиции в виде жены с рогом изобилия в руках». Процитируем эту хрестоматийную строфу еще раз:

Следующая страница