Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века (Осповат) - страница 255

; см.: Живов 2017, 1028–1029). Литературная программа, воплощенная в этой собирательной фигуре, подкрепляется социальным авторитетом вполне реальных «знаменитейшего воспитания» и «благородныя крови особ» (Тредиаковский 1849, III, без паг.), которым посвящена книга Тредиаковского, – нескольких вельмож, оплативших в складчину издание «Разговора об ортографии»[23]. В их число входил Панин; Воронцов сообщал ему свою «великодушную рефлексию» о «Разговоре…» (АВ VII, 459–460). Мы уже цитировали фразу Панина из инструкции для воспитания Павла:

Что касается о добром научении собственнаго нашего языка хотяб Россия еще и не имела Ломоносовых и Сумароковых, тоб, при обучении закона, чтение и одной древняго писания псалтири, уже отчасти оное исполнило (Панин 1882, 318).

Понятие «собственного нашего языка» Панин равно распространяет на Псалтырь и на сочинения «Ломоносовых и Сумароковых». Сходный взгляд на язык и литературу разворачивается в «Предисловии о пользе книг церковных», предпосланном «Собранию разных сочинений» Ломоносова и утверждавшем образцовый статус его поэтического корпуса:

Рассудив таковую пользу от книг церковных славенских в российском языке, всем любителям отечественного слова беспристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги <…> Таким старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков, заимствующих себе красоту из греческого, и то еще чрез латинский. <…> Сие все показанным способом пресечется, и российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием божиим на славенском языке украшаться будет. Сие краткое напоминание довольно к движению ревности в тех, которые к прославлению отечества природным языком усердствуют, ведая, что с падением оного без искусных в нем писателей немало затмится слава всего народа (Ломоносов, VII, 590–591).

Рекомендации о применении церковнославянской лексики вписаны здесь в многосоставную картину отношений монархии, церкви и светской словесности. Устойчивость славянского богослужения выступает моделью для имперской вечности, создаваемой усилиями светских авторов, «которые к прославлению отечества природным языком усердствуют». В ломоносовской истории языка обнаруживаются, таким образом, очертания имперской секуляризации[24].

«Предисловие о пользе книг церковных» вписано в обширную традицию рассуждений, устанавливавших прямую и обоюдную связь между государственностью и