Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века (Осповат) - страница 51

На первую страницу

Гораций, будучи в деревни и читав Илиаду и Одиссею греческаго стихотворца Омира, причину от того берет писать к Лоллию, чтоб ему подать советы против зависти, сребролюбия, любосластия и гнева, злонравии, которым Лоллия вдаваться усмотревал. Но советы те таким искусным образом представляет, что кажется больше наставлять, каким образом должно честь помянутаго князя стихотворцов, и какую в том чтении пользу весь свет искать должен, чем обличать приятеля (Там же, 407).

Гораций предписывает придворной аудитории культурные модели чтения, приобщающие ее к определенному нравственному кодексу, и моделирует архетипическую ситуацию воспитания читателя. «Воспитание» в данном случае можно понимать буквально: Лоллий «пока молод» и обладает «чистым сердцем». Именно таков облик лучшего читателя «басен», как названы в послании поэмы Гомера.

«Басня» в такой интерпретации вообще оказывается важнейшим изводом «вымысла». В «Риторике» Ломоносов объединяет под названием «вымыслов» древние эпические поэмы и «новые» политические романы с «трагедиями, комедиями, эклогами» и «Езоповыми притчами» (Ломоносов, VII, 222–223). «Эзоповы басенки», которыми завершается первый том «Сочинений и переводов» Тредиаковского, могут в этой перспективе рассматриваться как своеобразная квинтэссенция нравоучительной литературы. В подборку Тредиаковского входит басня «Сынок и мать»:

Всяк день в будни мальчик в школу к мастеру ходил,
Там когда тетрадки каждый так не хоронил
Ученик, как надлежит, в ящик за замочек,
Оные тот кражей брал добренький сыночек
И домой вседневно к матери носил своей.
Кража та ребячья нравилась толь много ей,
Что не только никогда сына не стегала,
Да и окриков за ту с бранью не давала.
Воровать тот в малом утвердил свою как страсть,
Так уж и большое, выросши большой, стал красть.
Некогда ж на воровстве явном он поиман
А на пытку, много раз бывши в том, подыман.
На-смерть напоследок достодолжно осужден
И на место казни прямо был уж приведен. <…>
Вот же что и говорил: <…>
«<…> Если б за тетрадки, в малолетстве что крал я,
Был хотя однажды прутом сечен от нея,
То уж красть бы больше мне было неугодно,
И сегодни б не висеть в петле всенародно».
(Тредиаковский 2009, 124–125)

В «Езоповых баснях» с разъяснениями Р. Летранжа, вышедших в переводе Волчкова за несколько лет до «Сочинений и переводов», смысл этой басни поясняется так: «Злые нравы и склонности у детей надлежит заблаговременно укрощать, дабы из того обычай не зделался, которой очень трудно отменить» (Эзоп 1747, 305). «Злые нравы и склонности» оборачиваются в данном случае нарушением общественного закона; чтобы защитить его, традиционная власть, государственная и родительская, должна прививать гражданскую дисциплину при помощи школы. Притча о пользе прилежной учебы и печальной судьбе плохого ученика оказывается своего рода метапритчей. Ее мораль совпадает с педагогическими постулатами, при помощи которых доказывалась польза басен как таковых. В предисловии к изданию Летранжа–Волчкова говорится:

Следующая страница