Мишкеи и сам не заметил, как его увлекли воспоминания. Он стал рассказывать то, чего никогда еще никому не рассказывал: о том, как скромный парнишка, сын батрака, стал ученым специалистом, о светловолосой девушке, образ которой вот уже двадцать лет он ищет в других женщинах. Рассказал о войне, о борьбе за землю, об учебе, которая нелегко далась ему.
Дождь постепенно начал стихать. Над виноградниками поползли разорванные тучи, а он все вспоминал и вспоминал, словно ливень вымыл весь хлам, накопившийся в его душе за долгие годы, и этот хлам уплывал теперь с потоками дождевой воды.
Мишкеи замолчал, по-прежнему глядя в сторону.
— Сейчас кончится дождь, — сказал он. — Вы уйдете… Расскажите людям, что нашелся еще один дурак. Пусть знают… Мне все равно.
Однако на душе у Мишкеи стало легче. Хоть кому-то, может только ливню, он откровенно рассказал о себе, о своем одиночестве.
Патоне вздрогнула от холода, а потом сказала:
— А ведь про вас говорят, что вы хороший человек…
— Я? Хороший? Это почему?
— Не знаю. Говорят и все… что добрый…
— О, это совсем другое! Я люблю землю, люблю наши края, люблю беседовать с людьми: мол, так хорошо, а так нет. Только и всего. Но это не доброта… Сам не знаю что!
— А я вот не могу сказать, что хорошо, а что нет.
Мишкеи наконец решился взглянуть на Мариш. На ее лице нельзя было прочитать ничего нового.
— Мой отец тоже батрачил, — заговорила она. — На здешнего барина работал. Я была красивой девушкой… Вот мой муж и взял меня. Человек он неплохой. Не знаю, почему вы решили, что он грубый и даже бьет меня. Это не так. Он меня и пальцем ни разу не тронул.
Мишкеи вдруг почувствовал себя таким уставшим и опустошенным! Он излил свою душу, излил мучительную тоску, которая уже давно не давала ему покоя. И все-таки где-то внутри в нем закипала злость.
— Защищаете мужа?.. — заметил он. — Еще скажите, что он добрый…
— Нет, не добрый, но и не злой. — Мариш покачала головой. — Он никогда меня не обижал, никогда не бил… Но за пятнадцать лет он ни разу не спросил, о чем я думаю, о чем мечтаю. Не поинтересовался, люблю ли я его. Если он хотел меня, для меня это было законом… Когда он вставал раньше обычного, я тоже вставала. Если он не спал ночь, и я не спала. Бывало, купит что-нибудь — нет, не для меня, а для дома, — так только потом покажет мне, но никогда не посоветуется со мной. Вот так мы и жили… Была сыта. Хороший дом, дорогие вещи… Все было. А жизни не было… Разве это жизнь, когда за тебя всегда думает другой? Его не интересовало, что мне нравится, а что — нет. Даже фартук и тот он сам мне выбирал. Ему позволялось все, а мне — ничего, потому что он выбрал меня, а не я его… Вы не понимаете? Вот если бы вам давали что-нибудь с издевкой, так, чтоб вам захотелось швырнуть это обратно, в лицо… Пятнадцать лет я живу его подачками. А ведь мужу со мной повезло. Работала-то я за троих. Только чтобы не быть в тягость…