Мисс Вернон не умолкала:
– А потом умерла его мать. Дай бог памяти… сколько же было тогда Кэлвину… двадцать один, двадцать два. Умерла, стоя у плиты – делала соус. Никогда ни на что не жаловалась. Весь обед сготовить успела, только соус остался. Знаю, потому что обряжать ее помогала. Соус весь ко дну сковородки пришкварился, никто из мужчин не додумался с плиты ее снять. Я умаялась отскребать.
Никто из нас так и не понял, почему же Кэлвин остался. Думали, уйдет. Не знали, что ферма ему так нужна. А он остался. Может, ждал смерти отца, да просчитался. Артур был крепкий, лет восемнадцать еще продержался. Посуди сама, каково это, восемнадцать лет бок о бок жить и работать – и ненавидеть друг друга до дрожи. Как представлю, так кровь стынет.
Мисс Вернон мотнула головой, снова прищелкнула языком.
– Дела семейные, – сказала она. И заерзала на стуле. Я испугалась, как бы она не запросилась в уборную. Вдруг она потеряет нить именно сейчас, в последнюю минуту, почти дойдя до событий, о которых знаю и я? Но нет, она продолжала: – На чем я остановилась?
– Остались Артур и Кэлвин вдвоем.
– Да-да. Так все и было. Вдвоем на весь огромный старый дом, и главное их дело – друг друга ненавидеть. Ох и навострились они, должно быть, под конец! Повторенье – мать ученья. Наконец Артура хватил кондрашка. Стоял он посреди поля сахарной свеклы, орал на Кэлвина да и грохнулся замертво. Можно сказать, со злости помер, для всех большое облегчение.
Она снова умолкла.
– Так сколько же было Кэлвину лет, когда он освободился наконец? Посчитай-ка, я всякий раз сбиваюсь.
– Тридцать девять – сорок.
– Примерно так. Немолодой уже. Но это ничего, зато наконец свободный человек, хозяин хорошей фермы. И что, по-твоему, дальше? Угадай.
Я сглотнула, от нараставшей тревоги перехватило дыхание. Я ответила:
– Поехал в Нью-Лискерд и вернулся с женой?
Мисс Вернон кивнула:
– Молодец, угадала. Уловила закономерность.
Мы посидели еще, вслушиваясь в тишину. Цикады уже смолкли. Сколько себя помню, пыталась подкараулить этот миг – расслышать, как последняя цикада допоет последнюю ноту дня, но ни разу не удавалось. И вот лес застыл в напряженной тишине – ждал, когда на смену дневным голосам придут ночные.
– Мне бы еще печенья, – попросила мисс Вернон.
Я протянула ей одну штучку, и она принялась жевать, медленно, роняя на платье крошки. И продолжала с набитым ртом:
– Тоже славная была женщина, только как звали ее, забыла. Все Паи в женщинах знали толк. Как же ее звали? Ты, верно, помнишь.
– Элис, – ответила я.
– Да, Элис. Славная была женщина. Начинала бойко, как и все они. Печенье пекла для церковных праздников, вступила в общество рукоделия. Одно время даже, кажется, в церкви на органе играла. Да, точно, играла, но скоро бросила, Кэлвин запретил – мол, репетиции время отнимают. Сменила ее Джойс Тэдворт, хоть той медведь на ухо наступил. Слушать ее было сплошное мучение…