Поняла я это не сразу, и первый звоночек прозвучал на выставке, куда мы с Дэниэлом пошли в тот же день. На выставке с вдохновляющим названием «Микроскоп сквозь века» мы были одни, что неудивительно. На деле все оказалось не настолько уныло; чего там только не было, от коллекции крохотных увеличительных стекол начала семнадцатого века до великолепного, но совершенно бесполезного прибора, сделанного для Георга III, – ни на стол не поставишь, слишком высок, ни на пол, слишком мал, вдобавок линзы расположены неправильно. В остальном же, по словам Дэниэла, он был безупречен. Достоин короля.
А насторожило меня вот что: несколько микроскопов попрочнее можно было испытать, но Дэниэл даже не пробовал. Дэниэл-«лапальщик», Дэниэл-микробиолог. Постоял рядом с каждым, посмотрел на них задумчиво, но ни к одному не прикоснулся. Проторчал миллион лет перед макрофотографией прошлого века, изображавшей хоботок викторианской мухи, и, глянув на часы, сказал, что пора ехать в центр, ужинать с его родителями.
На самом деле я ничего не имела против встреч с профессорами Крейнами. Конечно, вечер в их компании требовал напряжения всех сил, зато они с первого же дня приняли меня без оговорок, несмотря на социальную пропасть между нами, и это меня тронуло, расположило к ним. Первое время тяжело было терпеть их застольные битвы, но, думаю, дело в том, что я ждала, кто же из них победит. Когда же я поняла, как хорошо они друг друга дополняют, то вздохнула спокойно. Меня по-прежнему пытались иногда привлечь на свою сторону или использовать как оружие – то один, то другой, то оба сразу, – но я почти научилась с этим справляться.
В тот раз, однако, оба были особенно колючие. За их разговором я следила с трудом, чувствуя отчужденность Дэниэла, и весь вечер во мне нарастало напряжение, будто полз вверх столбик барометра.
Ресторан был из их любимых, небольшой, дорогой и душный, или это мне в тот вечер не хватало воздуха. Мать Дэниэла ударилась в воспоминания о его детстве, такого прежде с ней не случалось, и я впервые за всю жизнь подумала, что быть сиротой не так уж и плохо.
– Такой спокойный был малыш, Кэтрин. Даже когда он еще в подгузниках бегал – пусть в подгузниках он бегал очень долго, но все же, – его можно было брать с собой всюду, хоть на вечеринку, хоть в музей, хоть на лекцию…
– А что, разве было такое? – заинтересовался отец Дэниэла. – Что-то не припомню Дэниэла в подгузниках на лекции. Или на вечеринке, если на то пошло.
– Да где тебе помнить, Хьюго! По определению, помним мы только то, что восприняли. А ты, дорогой, в то время обитал в высших сферах. Ты был как бы и не с нами. Физически – рядом, а душой – нет. Мы часто принимали гостей, Кэтрин, вечеринки для коллег, ужины для приезжих профессоров и тому подобное, и Дэниэл, конечно, к чужим людям привык с пеленок. Заходит в гостиную в пижамке, спокойной ночи пожелать, а через час вдруг оказывается, что он все еще здесь, глаза горят, впитывает каждое слово, какая бы ни была тема разговора – политика, искусство, антропология…