– Астрофизика, – стал перечислять отец Дэниэла нараспев, будто зачитывал список, – экономика, особенно кейнсианство – на лету схватывал; философия – с двух лет по три философа в неделю. Особенно впечатлили тебя труды Декарта – правда, Дэниэл?
Дэниэл сидел, уткнувшись в меню, но спустя несколько мгновений тишины встрепенулся:
– Прости, что?
– Говорю, тебя уже в два года впечатлили труды Декарта. Я прав?
– А-а, – отозвался Дэниэл. И кивнул: – Конечно. «Впечатлили» – самое точное слово. – И опять уставился в меню.
– Очень, очень восприимчивый был ребенок, – продолжала его мать как ни в чем не бывало. – Но, конечно, ему это пошло на пользу – такой широкий круг идей и мнений с самого детства. Несомненно, это огромное преимущество. Большинству детей катастрофически не хватает впечатлений. Мозг как всякая другая мышца, если работает – развивается. А без работы атрофируется.
Дэниэл все слышал.
– Небольшое уточнение, – сказал он добродушно, отложив меню, – мозг не мышца, он чуточку сложнее устроен. Я, пожалуй, буду говядину. – Он поискал глазами официанта, нашел: – А перечный соус очень острый? То есть чего в нем больше, перцу или сливок?
– Пожалуй, сливок, – замялся официант, – не знаю.
– Рискну. И еще, пожалуйста, печеную картошку. И морковь.
– И особенно за границей, Кэтрин. Особенно когда мы жили в Англии. И когда жили в Риме! Дэниэлу было шесть лет. Шесть, да? Или семь. В общем, приехали мы в Рим, а через месяц он уже по-итальянски болтал лучше меня.
Я удивилась:
– Не знала, что ты по-итальянски говоришь, Дэниэл.
– А я и не говорю, – поправил Дэниэл. – Официант ждет, надо заказ сделать. Кто что будет?
– Но и его мать по-итальянски не говорит, – вмешался его отец.
– Мне курицу. – Мать Дэниэла улыбнулась официанту, и тот оробел. – Без картошки. Салат – только смотрите, чтоб свежий. Без заправки. И минеральную воду – без лимона, безо льда.
Официант кивнул и яростно застрочил в блокноте. Я невольно пыталась представить мать Дэниэла на Вороньем озере. И не могла. Пробовала вообразить, как она покупает картошку или туалетную бумагу в лавке Маклинов, и ничего не получалось. Пыталась представить, как знакомлю ее с миссис Станович, и оказалось, что не могу мысленно их совместить. Даже образ мисс Каррингтон испуганно ускользал, если я рисовала с нею рядом мать Дэниэла.
На секунду мне подумалось – с облегчением, до того все было бы просто и убедительно, – не потому ли я боюсь приглашать Дэниэла домой, что мы с ним из разных миров и пропасть между ними слишком уж велика? Может быть, в этом и дело? Но эту мысль я с ходу отмела. Мать Дэниэла я представить на Вороньем озере не могла, а самого Дэниэла – запросто. Выглядел бы он там чужаком, он ведь горожанин до мозга костей, но приняли бы его спокойно. Мягче и терпимей Дэниэла я никого не знаю.