Он в очередной раз с усилием надавил на педаль газа, как вдруг заметил коричневую шапку-ушанку, а под ней лицо, появлявшееся из-за редких, покрытых мхом досок калитки. Этот двор Степан Фёдорович видел уже раз в шестой. Услышав рычание мотора, старик в ушанке резко обернулся к Домрачёву, бросил калитку и, размахивая руками, побежал к нему, высоко поднимая валенки над синеющими снежными буграми. Резво болтавшиеся руки, как размытое пятно на очках, привлекли его внимание. Сердце Степана Фёдоровича заколотилось. Сжав челюсти, он медленно-медленно, будто высокий воротник бежевой дублёнки мешал ему это сделать, повернул голову к старику и прижался к обочине. Заметив это, старик опустил руки и зашагал спокойнее. Домрачёв поправил и без того ровно сидевшую на нём кожаную утеплённую кепку с отвёрнутыми ушками, быстро улыбнулся, оголив неровные зубы, почти сразу же закусил губу и через весь салон потянулся к крутящейся оконной ручке. Ремень безопасности Степан Фёдорович отстегнуть забыл, оттого его вечно неуверенные, суетливые движения выглядели ещё более лихорадочными.
— Чего крутишься? Ищешь чего? — наклонив голову и сощурив глаза, настороженно спросил старик, когда окно начало опускаться.
— Да, здравствуйте, спасибо. Ищу, да, — нервно затараторил Домрачёв, пытаясь найти для локтя удобное положение на соседнем сидении. — Мне бы на Озёрную попасть.
— Озёрная? — задал и себе, и Домрачёву вопрос старик.
— Да, Озёрная, — подтвердил Степан Фёдорович и попытался любезно улыбнуться. — Не знаете случайно, как на неё проехать? — спросил он.
— А чего тебе на Озёрной-то? — спросил старик, окидывая взглядом «Газель». — Городской? К кому едешь?
— Да ни к кому, можно сказать, — ухмыльнулся Домрачёв. Он заметно нервничал оттого, что старик никак не унимал своей настороженности. — Дядя у меня помер. За вещами вот еду, — Степан Фёдорович постучал по двери «Газели». Услышав это, старик вздохнул, взглянул ему в глаза и, смягчившись, сказал:
— Нету у нас Озёрной. Туда ли ты приехал?
— Ох, — быстро заморгав и подняв брови, снова затарахтел Домрачёв, — туда-туда. Может, переименовали улицу?
— Я здесь седьмой десяток живу, — зло ухмыльнулся старик. — Ничего не переименовывали. Дядю как звали?
— Георгий, э-э-э… Георгий Аркадьевич. Домрачёв.
— Домрачёв… — тихо повторил старик.
Лицо его с глубокими морщинами скривилось, рот приоткрылся, глаза устремились вверх, брови нахмурились. Затем он поджал губы и тяжело задышал носом, выдувая через него клубы плотного пара. Было видно, что прозвучавшая фамилия была старику незнакома, но признаться в этом ни себе, ни Степану Фёдоровичу он не мог: стеснялся своей старости и боялся того, что всё больше воспоминаний покидает его сознание.