— Коньяку. Конечно. Берется коньяк за горлышко. Именно так. Вынимается уверенной рукой и просвечивается божьим светом. Подносится к глазам. Глаза смотрят через стекло, коньяк смотрит через глаза в душу. После этого его разливают по бокалам и закусывают лимоном.
— Ты романтик.
— Да. Я — поэт.
— Ты?
— Я понял это только сейчас. В эту секунду.
Юрий стал наливать. Мы выпили, стоя подле аэропортовского табло.
— Великая французская революция намечалась так же, — сказал Петр, — они тоже пили, мечтая о будущем.
— Результат не имеет значения, — произнес я, — рай земной, что ли, мы ищем? Тогда надо ехать в Африку, где первобытным племенам многое понятно из того, что нам непонятно. Я где-то уже слышал о революции в Африке.
— Поехали в Африку, — засмеялся Саша Сэй, — создадим свою империю. Будем королями. Ты будешь нашим мозгом. Ты создашь технологии, с помощью которых мы будем обороняться от американцев.
— Да. Чисто в Африку.
— А что? Ты бы сейчас сумел — вот так, вдруг.
— Да.
— Ладно.
— Убери бутылку. Мусора.
— А.
Объявили посадку.
— Я надеюсь, пацаны, — сказал я, волнуясь, — что через десять минут я выпью с вами еще по одной рюмке в салоне самолета. Мы проводим Москву, а в следующий раз к ее воротам будет прибит щит. Я сделал много. Теперь нам осталось лишь технично завершить всю операцию. Но и это — не конец. Впереди еще много и много. Нам никогда не сойти с этого корабля.
— Да, — согласился Петр, — в путь.
… Сижу в офисе. Открыл окно. Курю. Нет ничего, даже мыслей. Иногда революции неизбежный. Они возникают в местах сосредоточения, даже не местах, в узлах временных отрезков, где сосредоточены новые люди. Дым летит в окно, уходя в шум города. Все хорошо. Представим себе, что время — организм. В нем есть определенный набор клеток, и каждая клетка отвечает за свой сегмент. Это — большая машина. Петр — странная, неожиданная модификация этих клеток. Не будь Петра, в организм бы не выделилось некое вещество, которое уловили другие. Например, я. Я знаю много людей, которые любят говорить о внешней и внутренней политике. Они считают, что, глядя в телевизор, можно быть специалистом. В их присутствии мне всегда хотелось молчать. Я не знаю, что тут можно сказать. Если ты хочешь поставить их на место, это одно. Но, в плане глобальной скуки, это делать не обязательно.
— Кого ты знаешь? — могут спросить они вдруг.
Но теперь это не имеет значения. Именно мы — на самом острие.
— Валерий, к вам журналист, — говорит секретарша.
— Сейчас. Через пять минут.
— Чудес нет, — говорю я пятью минутами раньше, — как вас зовут?