Престарелый лекарь выдержал взгляд господина наместника.
— Уйдите все, — рука наконец разжалась на горле юноши, но мужчина смерил его еще одним пронизывающим взглядом. — Не думай, что я забуду твою вопиющую дерзость. Ступай…
Прежде чем Аман успел подняться, вдруг добавил:
— Явишься сегодня в обычное время.
Точно слова эти были волшебным заклинанием, Амани не встал перед своим господином — он поднялся, как поднимается пылающее солнце из-за горизонта на рассвете. Он распустился пышным соцветием навстречу дождю, гибкой лозой, оплетающей ствол, и жгучие очи полыхнули обещанием Рая из-под ресниц… И стало ясно, что до того, он все же действительно был взволнован, встревожен, вполне может быть, что и испуган.
— Эти слова тоже святы для тебя? — с усмешкой бросил Аббас Фоад, наблюдая за преображением.
— Как никакие иные, — выдохнул юноша, прежде чем удалиться, как было приказано.
Слишком много глаз, слишком много ушей, слишком много ступеней, на которых можно споткнуться и уже не встать. Это давно вошло в кровь и суть, даже не требуя осмысленных серьезных усилий от танцора, привыкшего подчинять каждый мускул своего тела, актера, наученного изобразить самую жгучую страсть и ежедневно оттачивавшего свое мастерство.
Аман не шел, — он нес себя по галереям и переходам с достоинством коронованного владыки и грацией античной нимфы. Иначе нельзя, особенно сейчас… Без торопливой поспешности, но евнух едва поспевал за ним, и возвращение любимого наложника, — как уже все предполагали бывшего, — стало сюрпризом.
Кое для кого особенно неприятным. Сбившиеся по стайкам мальчики, только что увлеченно обсуждавшие последние события и неминуемое падение фаворита, разом замолчали при его приближении. Амани не задержался ни на миг: резко, наотмашь холеная кисть хлестнула попятившегося Джамаля по лицу — тыльной стороной, так, что грани перстней, подаренных господином его любимцу, глубоко пропороли щеку, а мальчишка отлетел, ударившись спиной об узорчатую решетку.
— Помойная шавка! Там тебе и место, — процедил юноша, презрительно скривив губы, и обрушился уже на подоспевшего евнуха. — Что ты застыл как изваяние всей глупости этого мира! Разве не слышал, что господин звал меня к себе вечером?! Шевели протухшими клешнями, которые даны тебе вместо рук и ног и проследи, чтобы приготовили все необходимое в купальне, пока я выбираю наряд! Йелла!
Еще один раздраженный взмах, и он удалился, уверенный, что поступок оценен в полной мере: его обвиняют в отравлении, но вместо того, чтобы отправить к палачам, господин зовет его на ложе. Он только что открыто испортил лицо другому наложнику, а вместо того, чтобы схватить его за руку и приказать высечь, евнухи по его слову сбиваются с ног… Амани улыбнулся обворожительно, на случай если еще чьи-нибудь непрошенные бесстыжие глаза, — чтоб они ослепли вовеки! — следят за ним.