Кисть, лежащую на груди немного сжало, и мальчик почувствовал что-то необыкновенно нежное, живое у пальцев… А потом все оборвалось, и он опять остался один, заблудившись в муторном кошмаре, составлявшем его существующую, а не придуманную жизнь: слезы подступили вплотную к зажмуренным векам.
Голоса тем временем отдалились совсем, все звуки затихли, и только тогда он решился открыть глаза и взглянуть на свое наваждение — и задохнулся о потрясения: сам не осознавая того он держал на ладони цветущую ветку олеандра с гроздьями бутонов…
Дороже всех сокровищ стала для несчастного невольника обычная цветущая веточка, какими полон пышный сад сераля! Он уже не верил в ангелов. Точнее, не верил, что кто-то из них может явиться, чтобы хотя бы утешить его, а не спасти, но знание, что где-то рядом есть человек, который отнесся с состраданием к его судьбе — согрела сердце мальчика.
Нет, его не всколыхнула мысль об избавлении, о побеге, который мог бы готовить неведомый друг! Но как Господь согласился пощадить города ради одного праведника, так вера в лучшую сторону мира вновь распустилась в душе ребенка от простого знака сочувствия и целомудренной ласки. И снова захотелось жить, и болезнь перестала казаться последним тяжким испытанием перед концом, неотвратимым, как воля безжалостного хозяина. Атия впервые за долгие ее дни попытался подняться, подозревая, что драгоценный дар отнимут у него, попросту выбросив, как нечто нестоящее внимания. Либо же наоборот, что цветы вызовут вопросы своим появлением, и там, где достаточно одного неосторожного слова, он невольно навлечет грозу на своего доброжелателя.
Встать получилось не с первого раза, тошнота подступила к горлу, хотя желудок был пуст. Мальчика вело и шатало весь долгий путь от постели и обратно, и Атия очень боялся упасть, потому что тогда наверняка кто-нибудь тут же прибежит на шум. От слабости темнело и мерцало перед глазами, гудело в ушах. Возможно, лекарь прав и стоит хотя бы попытаться есть чуть больше, но ему случалось худо от одного вида пищи.
Недуг, несмотря на свою тяжесть, стал его надежным убежищем. Защитой, как враг, о котором знаешь, что он убьет тебя, получив требуемую выгоду, но до поры не дает другим глумиться ради забавы. С горькой иронией мальчик опустил цветы туда, где наверняка никто не будет искать за ненадобностью — в ненужный пока ларчик с маслами, и так же, держась за стену, вернулся в кровать, жалея, что сейчас не может оставить подарок с собой. Ведь когда он сможет даже посмотреть на них в следующий раз, цветы наверняка завянут, так и не распустившись… Почему-то это показалось ударом более страшным и несправедливым, чем все, что случилось с ним раньше, и когда вернулся один из евнухов, должных присматривать за больным, юный невольник спал, но на щеках еще не высохли слезы.