А прогнать духу не хватало. Он знал, что просто опять трусит, боится остаться наедине со своими кошмарами, виной, грезами о недостижимом, боится ожидания неотвратимой кары за все свои грехи в лице персонального демона… Наверное, так радуется осужденный, видя, что палач немного ослабляет дыбу, что цепи не слишком трут, а казнь откладывается на часок — не избавление, но хоть поблажка…
— Сыграть тебе что-нибудь? — неожиданно предложил гость.
— Сыграй…
Равиль улыбнулся: минуты бежали неумолимо, и в каждое следующее мгновение на пороге мог появиться Ксавьер. Что тогда? Ведь он опять идет по тому же пути, что с Ожье, и знай Августин о нем правду — разве подошел бы еще хоть раз ближе, чем на полет стрелы?
Это было подло использовать чьи-то лучшие порывы, чтобы продержаться на плаву лишний миг! По крайней мере, когда он отсасывал продавшему его потом агенту, — оба не заблуждались в сути происходящего…
Для таких, как он — всегда другие правила, хорошо хоть с Хедвой удержался! Но… просто представить, вообразить, унестись душой, а не избитым телом в недостижимую сказку — как тут устоять! Ведь бывает же она и наяву, стоит на Айсена посмотреть…
Шлюха! Дрянь, тварь продажная! — Ксавьера не было, Равиль надавал пощечин себе сам, пусть и мысленно. — Правильно Ожье зверьком называл: кто поманит, погладит — к тому и ластится… Дешевка, за кормежку и ласковое слово на все готов!
Его уже колотило всем телом, когда обрадованный Густо вернулся с гитарой.
— Ты что?! Плохо, да?! — Августин кинулся к юноше, свернувшемуся в уголке постели в обнимку с подушкой, от которой так и не оторвался за весь день.
Равиль просто помотал головой, не в состоянии выдавить из себя ни слова, даже если б от этого зависела его жизнь, но опять растянул губы в улыбке. Повисшая тишина была томительной и тяжелой…
— Знаешь, — молодой человек сел на сундучок у окна, где было светлее. Начинать с соло выступлением он не торопился, — я такую улыбку, как у тебя, в первый раз вижу!
— Какую, — прошелестел вопрос.
Неужели разглядел метки, несмотря на то, что Равиль удачно отговаривался, что от света болят глаза?..
Густо хотел было ответить, но запнулся, не сумев подобрать достойных слов:
— Светлую, но… горькую, что ли! — он попытался все-таки объяснить. — Как печаль по младенцу: вроде не мучился, ангелом невинным ушел, а все же своей жизни не прожил… Будто у вышнего ангела, скорбящего по неведомому и незримому, что мы понять не в силах! Нездешнему… Сказал бы — потустороннему… Но она не ужасом веет, а скорбью, — такой, что слезы из глаз! Ты… Нет, я не спрашиваю!!!