Шрам не клеймо, на его счет все, что угодно придумать можно. И что уж в том непонятного, что парнишка стремится начать новую жизнь во всех смыслах, да так, чтобы не оправдываться каждый раз за чужие грехи! Само собой, все это понятно, ясно и разумно, и сердце за него кровью обливается… Только одно «но», и перед этим «но» порой бессильны самые умные, умудренные жизненным опытом люди. Любовь — она и правда безумие, способна самые зоркие глаза застить, да так, что потом только остается самому себе изумляться беспомощно — что же это я, в самом-то деле, и я ли то был…
Ведь вроде взрослый состоявшийся человек, ответственный, уверенный в себе, успешный уважаемый купец. Не самый плохой муж — уж если судить по дошедшим через Филиппа отзывам близко сошедшейся с Мадленой Катарины… И чего только не перепробовал в свое время! Никаких причин нет в себе сомневаться — иди, и бери то, что хочется!
Не хочется брать. Целовать хочется, нежить, на руках носить…
И мысль, что есть на свете кто-то, — неважно кто, каких достоинств, все равно нет никого, кто бы одного его рыжего локона стоил! — ради кого лисенок готов изувечить себя, согласен валяться в постели, едва при памяти от боли… Эта мысль сводила челюсти так, что чуть зубы не стер в мелкое крошево!
Не было другого объяснения, и рад бы найти!
В глазах темнело, как не поседел еще! Убил бы обоих… Только сам, своими руками…
Нет, он не уехал, — не тот человек, чтобы бежать. Ожье погрузился в заботы — вот уж где о нем скоро жутенькая слава пойдет такими-то темпами! Что, кто не по его — в клочки рвал, там можно было не церемониться…
Еще землю купил, дом заложил — и Като приятно, и пригодится, и продать всегда можно. И с женой, каждую ночь в одну постель ложился — не то чтоб мстил неизвестно кому, не то чтоб кровь играла, но Катарина обманывать не станет, а у нее самое время для дитя…
Только ни разу не переступил порог, за которым лежал «Рыжик Поль»: ведь одно едкое слово, один гневный взгляд из-под пушистых ресниц — и правда убил бы!
Стало страшно. Страшно вдруг обнаружить в себе такую бездну и сказать ей «да»… Да, способен, если не со мной.
Еще страшнее — удержаться на краю.
* * *
У отчаяния своя смелость. Когда терять нечего — какой смысл оттягивать конец, откладывая неизбежное? Поводов для сомнений у него не осталось, и к Ожье Равиль явился сам, как только убедил себя, что вполне в состоянии встать с постели — бывало и хуже, — а ждать каких-либо чудес дальше просто бессмысленно. Он собрался неожиданно, никого не зовя на помощь, и прежде, чем на его появление успели обратить внимание и предупредить патрона, юноша уже поднялся в контору.