Пятидесятая годовщина, даже если принимать во внимание только круглую дату, все же день несколько меланхолический. Несмотря на всю сдержанность в связи с событиями на Востоке[1075], я все же не мог игнорировать юбилей: ведь мы с Герингом стали уже частью истории н[ационал] – с[оциалистической] революции. Ранним утром дома – хор Г[итлер]ю[генда] и «С[оюза] н[емецких] д[евушек]», приветствия в партийном ведомстве, в министерстве. Визиты всех сколь-нибудь значительных руководителей. Но прежде всего трогательные письма изо всех слоев общества. Те партийцы, которым мой темперамент, возможно, не столь по душе, задумались сейчас о почти 24 годах непрерывной борьбы и о всей проделанной несмотря ни на что работе, назвать которую незначительной было бы с моей стороны позерством. – Наиболее тронуло меня личное письмо фюрера. Мы оба знаем, насколько мы разные люди. Мы знаем, что я считаю вредителями некоторых из тех, кого он – вероятно, в силу высших национальных интересов – выдвигает на первый план. Но фюрер всегда находил время, чтобы высказать мне свое уважение. То, что он сказал мне сейчас – самое прекрасное событие этого дня. Не только профессиональное признание, но и прежде всего личная оценка[1076]. Я ответил ему, что сейчас вправе высказать, что за все эти годы никогда не колебался по отношению к нему и его работе и что сражаться рядом с ним – высшая честь моей жизни.
Вечером в зале, который прежде занимал русский император, а затем советский посол[1077], я принимал 200 гостей и угощал их айнтопфом. Приехали все старые гауляйтеры и пр. С некоторыми я до глубокой ночи просидел в Доме художников.
Почти три года назад я договорился с Кейтелем о м[иро]в[оззренческом] обучении вермахта. Большого размаха это не приобрело, так как была надежда побыстрее закончить войну и, кроме того, вероятно, по причинам конфессиональным. Хотя армейские памятки проходили через мое ведомство и я выступал с разл[ичными] докладами, эта работа не велась интенсивно. Но сейчас все же начались обучающие курсы: двенадцать (в Берлине) – для командиров дивизий и полков и многочисленные в других городах. Отобранные для этого лекторы были собраны в м[оем] ведомстве и получили указания. Вечером я говорил с генералами и полковниками ОКВ. Они были весьма довольны ходом дела. – Рассказывали о Сталинграде, о письмах солдат из окружения. Письма, написанные с сознанием того, что они прощальные. Ни одного отчаявшегося. Они говорили, что знают, за что умирают. Они передавали приветы женам и детям. Один офицер: я надеюсь, у меня еще хватит сил, чтобы пустить себе последнюю пулю и останется шанс для этого… Письма будут придерживаться, пока трагедия не закончится. Героизм невиданных масштабов, испытание для фронта и тыла, символ исторической важности и отправной пункт победы.