Понадобится [теоретическое] обоснование этой ф[алангистской] борьбы с опорой на историю Испании. Возможно, через учение об усыновлении[548], которое Карл Великий[549], будучи защитником теократического государства, всячески отвергал как великую ересь. Далее Альбигойские войны[550] и проч. Я дам поручение изучить этот вопрос (включая и вопрос еврейский).
В остальном имели место беседы на этнологические темы, инициатором которых стал проф[ессор] Х.[551], прибывший только что из Индии. Учебные материалы, вакансии в Галле, предстоящая историческая выставка и т. д.
После съезда партии. 1938. 10.10.1938
Съезд партии в этом году проходил под знаком чешского вопроса. Предвиденная ранее ситуация внезапно обострилась и вынудила фюрера занять жесткую позицию. Несмотря на происходящее, поддерживалась хорошая дисциплина, работа шла твердо и ясно.
Я в своей речи, приуроченной к конференции деятелей культуры[552], зашел настолько далеко, насколько это официально возможно. Папа сколь бесцеремонно, столь и неуклюже высказался по поводу расового вопроса, его радиостанция озвучила грубейшие оскорбления [в наш адрес]. Я набросал недвусмысленный, стилистически выверенный ответ, который был утвержден фюрером без единой поправки. Речь прозвучала очень убедительно, и фюрер демонстративно пожал мне руку. Геринг сказал: «Эта речь – монумент», и попросил себе на память текст – в кожаном переплете.
Еще одна речь, речь для конгресса, посвящена проблеме авторитаризма и свободы. Фюрер пока не читал ее. Он сказал мне: «Ваши речи мне читать незачем, они всегда верно излагают суть вопроса. Что до Геббельса, то мне приходится следить за тем, чтобы он избегал неосторожных высказываний». В завершение своей речи я обращаюсь к теме товарищества, закалившегося в борьбе. Тот, кто посмотрит на сегодняшнюю жизнь, несомненно, увидит, что дух товарищества весьма пострадал. В каждом человеке присутствуют высшие и низшие силы. 1918 год и борьба нашего Движения вызывали к жизни силы жертвенничества, которые не всегда можно отличить от честолюбия. Как бы то ни было, первые преобладали и образовали тот фактор отбора, который позволил A[дольфу] Гитлеру одержать победу. После победы искушение не миновало никого: стабильное положение, власть, карьера, ревность. То обстоятельство, что некоторых на время «захлестнуло волной», можно списать на общее несовершенство – при условии, что позже они вновь смогли обрести себя самих. Однако подлинный моральный дискомфорт стал ощутим тогда, когда в распоряжение безграничного тщеславия были переданы возможности исполнительной власти или когда, говоря иными словами, возможности государства и партии были поставлены на службу самолюбования отдельных лиц. Если бы эти процессы по прошествии некоторого времени были бы остановлены, то ситуация стала бы переносимой. Но если на протяжении нескольких лет этого не происходит, то начинается отравление национал – социализма сверху, что само по себе не может не влиять на низы. Деловой подход и лояльность видятся в такой ситуации как глупость и неуклюжесть, а товарищество – как пережиток прошлого. Если эти «ценности» победят, то наша революция утратит свою моральную пробивную силу, а вместе с ней и мировоззренческую правоту, сколь бы велики не оказались ее политические достижения.