, переплетена с родословной человека. Оставляя доисторический этап палеонтологам и археологам, обратимся к наиболее красноречивым примерам независимости физики и религии, а также примерам их взаимодействия в надежно документированной истории.
Первое атеистическое мировоззрение, дошедшее до нас, появилось за 23 столетия до нашего века — века науки. Это — учение Эпикура, вдохновенно изложенное тремя веками позже Лукрецием в поэме «О природе вещей». Учение Эпикура о природе вещей исходило из идеи атомизма, одной из самых загадочных по происхождению в истории науки. Ведь эта идея родилась за две с лишним тысячи лет до первых ее экспериментальных подтверждений! А учение Эпикура о природе человека исходило из атеизма, точнее, из полного невмешательства богов в поведение вещей и в жизнь людей. Отсюда следовало, что богов не следует бояться, как не следует бояться и смерти. Эпикур учил, что именно познание природы освобождает от этих страхов и что «нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо».
Легко понять, почему античным богам не было места в мире античных атомов. Уже неделимость атома подрывала авторитет — даже боги не могли разделить неделимое, что по-гречески АТОМ. Да и обычные интриги между олимпийскими богами не могут влиять в мире атомов, закономерно движущихся в пустоте. Единственный слабый пункт в такой картине мира — свобода человека. Чтобы надеяться на убедительность учения о природе человека, надо как минимум предполагать свободу человека признать или отвергнуть это учение. Физическую основу свободы Эпикур (или Лукреций) нашел в понятии clinamen — самопроизвольных малых отклонениях атомов от закономерного движения.
Не прошло и двух тысячелетий, как атомы и молекулы стали рабочими понятиями науки. Но вот как основоположник атомно-молекулярной физики Максвелл завершил свой доклад о ее первых успехах:
«Сейчас молекулы так же неизменны по своему числу, по своим размерам и по весу, как и в то время, когда они были сотворены. Из этой неизменности их свойств можно заключить, что стремление к точности измерений, к правдивости в суждениях и к справедливости в поступках, почитаемых нами как благороднейшие черты человека, присущи нам потому, что они представляют сущность образа Того, кто сотворил не только небо и Землю, но и материю, из которой они сотворены»>159.
К моменту доклада (1873) человекоподобное многобожие осталось в далеком античном прошлом, а сущность одного-единственного Творца занимала не только Максвелла. Эйнштейна, к примеру, интересовало, был ли у Творца какой-то выбор при сотворении мира. Вряд ли кто заподозрит Эйнштейна в чрезмерной серьезности, и вряд ли кто подумает, что к XX веку атеисты перестали интересоваться наукой. В Средние века говорили: «Tres physici, duo athei» — «Из трех физиков/естествоиспытателей два — атеисты». Тогда это, возможно, было преувеличением, но в XX веке — статистический факт, по крайней мере в науке США