В поезде, вспоминает Лу, они чувствовали себя окончательно чужими друг другу. Рильке сказал, что хочет уехать из Берлина — ему нужен новый круг людей. «Хорошо», — коротко ответила Лу по-русски.
Анализируя позднее этот кризис, Лу объясняла своё побуждение расстаться тем, что Рильке мог понять и исцелить себя лишь творчеством, а творил он по-настоящему, только если переставал зависеть от предмета — в данном случае от неё. Он мог излечиться единственно «беспредметной любовью».
Помнится, в самом начале их знакомства, когда они заговорили о своём понимании Иисуса, она говорила ему, что религиозного гения отличает «беспредметная религиозность». Не сотворения новых божеств добивается религиозный гений, а нового отношения к ним, и лишь благодаря последнему становится очевидным бесспорный факт единства Бога и Человека, то, что человек есть смертный Бог, а Бог бессмертный человек. Образцом настоящей религиозности является любящий человек, который к тому же неустанно вновь и вновь пытается освободить свою любовь от иллюзий.
Пытаясь освободить собственную любовь от иллюзий, Лу честно призналась себе, что её «желания уснули надолго», а её заботы о Райнере переместились «по ту сторону того, что объединяет мужчину и женщину и что никогда не возвращается обратно».
Рильке уезжает в артистическую колонию вольных художников, не приемлющих академического искусства. В одном из посланий их затухающей переписки он сообщает о своём кризисе, нарастании внутреннего конфликта, а также о намерении жениться на художнице Кларе Вестхофф.
В довольно жёстком письме, озаглавленном «Последнее послание», Лу вспоминает, как она была для Райнера матерью, и говорит, что, как мать, хочет выполнить последний долг, рассказав ему о диагнозе, который поставил Рильке с её слов один врач. «Этот поэт, — сказал он, — может повторить судьбу Гаршина». Лу требовала от Райнера твёрдости и роста:
«Несмотря на разницу в возрасте, которая существует между нами, я всё время росла, я всё дальше и дальше врастала в то состояние, о котором с таким счастьем говорила тебе, когда мы прощались, — да, как ни странно это звучит, — в мою юность! Потому что только теперь я молода, и только теперь я являюсь тем, чем другие становятся в восемнадцать — полностью самой собой».
Она предостерегает его от того, чтобы в его неустойчивом душевном состоянии брать на себя ответственность за других и вместо подлинного взросления вновь искать свою пристань под женским крылом.
Не таится ли за этой жесткостью ревность женщины? С точки зрения аналитика Лу оказалась права: брак Рильке не продлился и года и распался сразу же после рождения дочери. И всё же кажется, что её пером двигала не только проницательность психолога.