Из двух огромных комнат в доме занята была одна, другая пустовала. Дядя Гоша на все уговоры жить вместе отказался наотрез: не из корысти, дескать, а вот только ради малютки старался, лишь бы изредка прийти да поиграть с внучком, а больше ничего не надо. «Но вы — дурье, — сказал он. — У бедного копейка — рубль, а у богатого рубль — копейка. Вы ж налог платите, страховку опять же. На дрова, на уголь расходы. А комната пустует. Поставьте пять коечек и — бумажку на столбик: сдаем холостым-молодым. Вот и припек будет».
Подумали-порядили, конец августа, студенты съезжаются — время подходящее. Почему бы и в самом деле не попробовать?
Коек решили не покупать, бумажку вывесили — на одиночку, для начала.
Вскоре пришли двое: полная красивая дама и с ней дочка, тоже смуглая, стройненькая, в сером берете, в синей бархатной курточке — глаза черные, горячие, бойкие. «Финтифлюшка и с боку бантик», — выражалась про таких Ольга. Походили по дому, во двор вышли — и тут все ладно: трава чистая, к сараю и к уборной дорожки аккуратные, из гравия, забор высокий, клумба с цветами — георгины, астры, гладиолусы, скамеечка под черемухой, сирени большой куст.
«Кирочка поступила в художественное училище. У Кирочки талант, будет художником. В общежитии боязно оставлять, да и рисовать негде, а у вас тут неплохо. Комната светлая, высокая — тепло зимой? — великолепно. Правда, Кирочка?» — «Наконец-то мне повезло: маме понравилось!» — сказала дочка и улыбнулась Петру — светло, просто, душевно. И он, и Ольга тоже заулыбались и согласно кивнули друг другу: сдаем! Неловкость произошла, когда об оплате заговорили: сдатчики неопытные, застеснялись, пожимают плечами, друг на друга показывают. Хорошо, Кирочкина мама человек бывалый: махнула рукой, расщелкнула сумочку: нате! Сто рублей за три месяца вперед — хватит? Так и сговорились: мать будет приезжать (из соседнего города) и сама рассчитываться за жилье.
В тот же день въехали. Вещи на такси привезли: чемодан кожаный с ремнями, мольберт, ящик с красками, два подрамника, сумку с продуктами да тюк с постелью. Разложили все, дочь пол вымыла, мать в магазин сходила, раскладушку принесла и белья постельного про запас. Потом на новом белье вышивали голубой шелковой ниткой «КСЮ», что значит Кира Сергеевна Юргина — чтобы в прачечную сдавать, а не самим время тратить.
Весело стало в доме, оживленно, все ходят туда-сюда, Кира песенки напевает. Вера Алексеевна, так мать звали, поучает ее всяким житейским премудростям, а голос звонкий, говорит быстро, с выражением. Петру тоже дело нашлось: из сарая столик принес, покрасил, персонально для Кирочки место на кухне выделил. Потом гвозди забивал, шторки вешал на окна и двери. В сенцах полочку к умывальнику добавил, для Кирочкиных принадлежностей. А Кира все вокруг клумб ходит: «Ах, ах! Какая прелесть! Петр, извините, как вас по батюшке, вы сами цветы садили?» — «А кто ж? Сами». — «У вас несомненно есть чувство прекрасного». Петр выбрал жгуче-вишневый георгин, сорвал: «Вам». — «Ой, зачем же. Пусть бы рос». — «Да ну, держите». — «Спасибо, только, правда, напрасно. Я не люблю, когда разрушают. Все должно развиваться естественно, в этом суть гармонии». Петр пожал плечами: «Зачем тогда разводить?» — «Зачем? Смотреть, любоваться, как они растут, живут, дышат». — «Цветы-то?» — «Цветы». Петр хмыкнул: «Вот еще!» — и ушел в дом.